полумрака комнаты. Комнаты избалованного наследника неплохого состояния, которое тот, очевидно, упоённо и с шиком проматывал. Опустившийся низко, но ещё не достигнувший дна, он явно набирал скорость, чтобы как можно скорее встретиться лбом с неизбежным.
Доминик усмехнулся, потому что это пришло бы на ум любому случайному свидетелю его декадентского бардака. Особенно изящно сюда вписывалось чёрное шёлковое постельное бельё, пододеяльник от которого он использовал как импровизированную тогу, чтобы не замёрзнуть. Блестящая ткань совершенно не грела, зато выглядел он в этом наряде как тот самый богатенький бездельник, роль которого ему приходилось играть. Видел бы его Стефан сейчас. Это ведь так в его стиле.
Внезапно желудок сделал судорожное сальто, и Доминик в последний момент успел повернуться к раковине, едва не рухнув на подкосившихся ногах. Содрогаясь каждой жилой худого тела, он исторгал из себя недавнее пиво, газировку, литры вчерашней водки, прошедшую ночь, всю прошлую жизнь. Видно, её ещё много осталось, если за столько лет он никак не выблюет её полностью.
Внутри нестерпимо жгло, и он не знал, то ли это гниющие внутренности, то ли желчь, то ли ненависть, прогрызающая себе дорогу наружу. Минут десять, как ему казалось, он корчился над раковиной, захлёбываясь слюной, соплями и тем, что сочилось из глаз. Он знал, что это прекратится лишь когда внутри не останется вообще ничего – ни ядов, которыми он пытался себя отравить, ни его самого.
Но всё опять закончилось раньше, как и сотни раз до этого, и Доминик вновь разочарованно всхлипнул, когда судороги утихли. Его измученный, ослабленный, но временно чистый организм устало радовался очередной небольшой победе над выжившим из ума хозяином. А Доминик вдруг ясно вспомнил вчерашнее утро, нудный дождь, бесцеремонно забирающийся под куртку, угрюмую Полли в длинном плаще, крупные капли, которые сбегали с него и собирались в круглые лужицы на полу его кухни, её тёплую кожу, пахнущую корицей, её тело на скользких чёрных простынях и капельки пота на её лбу, почему-то тоже похожие на дождь.
Тоска сдавила желудок, будто очередной спазм, и Доминик приготовился к новому приступу тошноты. Однако на этот раз всё прошло, не успев начаться, – просто он давно перестал отличать реакции тела от реакций ума. Всякий раз, как он вспоминал о Полли, на него накатывала эта тоска и что-то ещё, свербящее, не до конца ему понятное. Нечто вроде вины.
Он давно думал сделать это – просто однажды открыть рот и сказать ей, чтобы не приходила больше, забыла его имя и дороги, которыми их носило, стёрла из памяти их разговоры, вернулась домой к своему Тому и жила с ним счастливо столько, сколько позволят. Это лучшее, что он мог для неё сделать, но Полли, конечно, не оценит. Она, конечно, пошлёт его, очень грубо и очень далеко, а затем опять придёт вытаскивать из небытия, чёрт её знает зачем.
Доминик провёл по волосам и мокрому лицу плохо повинующейся ладонью. Полли,
