слышит мамин смех в гостиной – она разговаривает по телефону, затем где-то хлопает дверь. Наверное, папа, он обещал сегодня вернуться пораньше. Но через минуту выясняется, что это не папа, – теперь из гостиной доносится голос Оскара, а мама больше не смеётся. Она возмущённо выговаривает ему за что-то, а он отвечает таким грубым тоном, что Адам в ужасе замирает. Что-то недовольно бурча, Оскар вламывается в столовую прямо в грязных ботинках, с которых комьями сыплются земля и песок. Безобразные следы тянутся по паркету, заботливо начищенному к вечернему приёму, и Адам холодеет, понимая, что Оскар только что пересёк гостиную прямо по роскошному мягкому ковру – маминой гордости.
Оскар видит брата, и на сердитом лице появляется недобрая ухмылка.
– Что, приоделся к светскому рауту, маменькин сынок?
Адам распахнул глаза. Вокруг привычным броуновским движением сновали официанты, играла негромкая музыка, пьяно смеялись люди. Веселье в «Магнолии» продолжалось как ни в чём не бывало.
7
«Мир придёт ко мне».
Резкий невидимый толчок в грудь, и Доминик рывком сел на кровати. Кто-то произнёс эти слова, совсем близко, и он замотал болезненно тяжёлой головой, готовый схватить бесплотную тень, удержать, чего бы ему это ни стоило. Вокруг всё было вязким и серым, как и во сне, из которого он только что вынырнул. Но ни малейшего движения, ни шороха – только звон в ушах и полное одиночество.
Голос казался таким знакомым.
Он протёр воспалённые глаза и вгляделся в мутный предрассветный кисель, пытаясь понять, где находится. Рассчитывать на свою память Доминик давно перестал – пожалуй, в его жизни не было ничего менее надёжного. В окнах от пола до потолка он различал только неясные тени да силуэты деревьев и крыш где-то внизу. И невнятное, затянутое тучами от края до края небо – даже не поймёшь, ночь сейчас или утро.
Он чувствовал неприятный, но привычный привкус во рту – смесь выпитого накануне и свежей крови. Приложив ладонь к губам, рассмотрел её на свет, и точно – кожа щедро окрасилась красным. Воспоминания о снах таяли вместе с бешеным сердечным ритмом, а искусанные губы опухли и болели, когда он прикасался к ним языком. Хорошая новость была в том, что Доминик не помнил сюжета сна, с ним остались только горькое послевкусие и смутные тени, которые уже не способны были до него дотянуться.
Неуклюже повернувшись набок, он с грохотом скатился с низкой кровати, прямо в гущу пустых бутылок, прибившихся к ней, как мёртвая рыба к берегу. С шипением поднялся, завернувшись в гладкий чёрный кокон перекрученного пододеяльника. Непослушные ноги отказывались его держать, и Доминик медленно и неловко переставлял сначала одну, затем вторую, крохотными шажками, пошатываясь, навстречу выплывающему на него из темноты холодильнику.
Путь вышел долгим и едва не закончился
