на Петроградскую и вернулся только через неделю. Сказал, что развели мосты. Развели и развели, мне-то какое дело. Ну, положим, я сам имел на Марью виды, но это было не принципиально.
Кажется, в тот год я впервые задумался, что живу бессмысленно. Денег не хватало. К Олегу идти работать я не хотел. Чтобы подработать, устроились с Бомбеем мыть колбасу на Апрашку. Нужно было доставать из коробки батоны просроченного сервелата, мыть в тёплой воде от плесени, а потом натирать подсолнечным маслом. После этого они блестели и походили на свежие. Их выкладывали на подносы и уносили в ряды, где толкали за половину магазинной цены. Не помню, сколько мы зарабатывали. Видимо, не настолько много, чтобы не ходить в институт.
Институтское начальство не понимало, что дальше. Пока наши пропуска дотошно проверяли на вахте, какие-то весёлые парни проходили, кивнув охране. Первый отдел уже вовсю торговал секретными картами, а в столовском буфете на втором этаже вдруг пропали бутерброды с килькой и запретили приносить и разливать.
Марья у матери в лаборатории работать не захотела. Типа достал уже этот контроль и все дела. Устроилась к нам в институт, в международный отдел. Она окончила факультет раньше нас, хотя была младше на год. Два в минус – это наша армия. А один в плюс – её гениальность и вундеркиндность. Мы звонили ей по местному два-девятнадцать и спускались по лестнице на третий, нажимая «три – сорок семь» на кодовом замке. Этаж был режимный.
Это было единственное место в институте, не считая кабинета директора (но это по слухам), где была специальная кухня, уборная и комната для переговоров. Мы сидели на той кухне, и Марья приносила нам твёрдокопчёную колбасу, сроки годности которой «подходили», чёрную икру, оставшуюся от «встречи с партнёрами», тарталетки с красной рыбой, бутерброды с балыком и банки с пивом «KOFF». У пива не было срока годности. Пиво могло ещё пережить даже вторую чеченскую и присоединение Крыма, но Марья была щедра, а её начальник не слишком щепетилен на этот счёт. В международном денег не считали.
– За науку!
И мы чокались дорогой и вкусной водкой «Абсолют-курант».
– За присутствующих здесь дам!
И мы вставали и пили с локтя, а Марья хихикала. Она любила нас одинаково. Меня и Бомбея. Мне кажется, что меня она любила больше, но всё равно не так, как моего отца. Отец работал заведующим кафедрой и однажды сказал ей: «Марья, ты похожа на Анастасью Кински». Всё. Она втюрилась в него по самые гланды.
На поминках по отцу Марья напилась и блевала в унитаз в квартире моих родителей на Говорова. Там раздельный санузел и сортир совсем маленький. Если бы я решил блевать в сортире, мне пришлось бы открыть дверь, но Марья была миниатюрна, потому она блевала при закрытых дверях. А потом, когда мама моя вымыла ей лицо, она сидела, укутанная в одеяло, на диване в гостиной и признавалась вдове в любви к её покойному мужу.
– Я мечтала бы от него детей.
Мама
