пол чердака. Здесь, между старыми пыльными вещами и детской колыбелькой с тряпьем, лежал худой мужчина. Притихший и напуганный, он старался не дышать. Тело его сотрясало крупной дрожью, холодный пот выступил на лбу. Капелька пота попала в глаз, но он боялся пошевелиться, чтобы протереть его.
Лиза на мгновение прикрыла глаза. Она пыталась уловить имя этого человека.
В голове крутились имена, буквы, случайные слова. Ни одно из них не останавливалось. Наконец темное, потрепанное, выцветшее имя встало прямо перед ней: Василий.
Так его зовут.
1942 год. Где-то в российской глубинке
Когда она открыла глаза, экраны словно растворились, а изображение осталось, объемное и еще более четкое, чем раньше.
Они с Сизифом оказались на том самом чердаке с экранов.
– И что мы тут забыли? – с вызовом бросила Лиза.
Ей уже порядком надоело, что Сизиф ничего не говорит напрямую, только окунает в чужую боль с головой, даже не предупреждая.
– Увидишь, – как всегда уклончиво ответил тот. – Может, кое-что поймешь и избавишься от своих глупых мыслишек.
Лиза усмехнулась: еще бы он ответил прямо.
Сквозь щель в полу можно было разглядеть семью: хрупкую женщину с тугим узлом русых волос и ее тщедушного сына, на вид лет двенадцати. Женщину звали Анна. Лиза узнала ее имя, даже не закрывая глаза. Она не успела понять, почему так получилось, надо будет потом разобраться. Анна разговаривала с каким-то тучным неприятным мужиком, от которого разило самогоном.
– Что это за жирный хрен? – спросила Лиза Сизифа.
– Полицай.
– Полицай? – повторила Лиза.
Она снова оглянулась и заметила портянки на ногах лежащего на чердаке человека, увидела темную форму полицая.
– Это что? Вторая мировая?
Сизиф не ответил.
Хрупкая женщина передала полицаю сверток. Тот взял его жирными лапами, не преминув обхватить и руку Анны. Анна медленно высвободила ладонь:
– Это все, что есть, – тихо, но твердо сказала она, глядя полицаю в глаза.
– А если проверю? Удержала чаво – повешу на рябине во дворе на глазах у…
Полицай кивнул на мальчика.
Лиза присмотрелась. Сын Анны сидел у горящей печи. Огненные отблески играли на совершенно белых глазах – мальчик был слеп.
– Как на той неделе Прохора повесили, – договорил полицай.
Женщина шагнула в сторону, чтобы закрыть сына от прищуренных глаз полицая. Федор – так его звали – был когда-то школьным учителем, учил детей немецкому. Иногда, должно быть, что-то в глубине души ему об этом напоминало. Редко, очень редко.
– Ну что ты, Федор, сам же видишь: ничего нет, – Анна показала на стол, где лежала краюшка хлеба, который она сама испекла пару дней назад Бог весть из чего, да несколько вареных картошек.
Полицай громко втянул воздух носом, подошел к Анне почти вплотную и нагло посмотрел ей в лицо. Женщина выдержала его взгляд.
Тощий,
