от шорохов: то ли родители заметили полосу света и будет взбучка, то ли преступник-горбун «с дьявольски злобным лицом» лезет в окно. И вот там-то, помнится, была история о смерти от сильного испуга. Смерть от испуга и возможна-то только в бульварных романах. Это факт, как выражается товарищ Карась. Но леший меня раздери, если я сейчас не с ней имею дело!
У страха есть «проводник» – надпочечники. Они выделяют в кровь вещество адреналин, недавно открытый в Северо-Американских Штатах. Когда к жертве подбирается хищник, адреналин, как хлыст лошадь, подстегивает, толкает бежать, спасаться. Я снова поглядел на мелкие дырочки – пуговички у ворота блузы вырваны с мясом. Она задыхалась, искала воздух. Бежала, не разбирая дороги, не замечая царапающих веток. Резкий выброс адреналина… при осложнениях с сердцем… Надо расспросить фельдшера и родителей, жаловалась ли Рудина на боли в груди, страдала ли ишемической болезнью. Исследуя тело, я установил еще одну причину возможной общей слабости. Очевидно, накануне в городе она сделала аборт. Неплохой мотив, если отец ребенка женат и не хочет огласки.
В судебно-медицинский протокол я, поколебавшись, вписал понятым Турща, а фельдшера – своим помощником. Что же, ruptura cordis – разрыв сердца. Сознательно так убить нельзя, случайно – можно. Выходит, смерть – случай? Но последующая выходка с телом явно умышленная.
У двери загремели голоса, я накрыл тело простыней. Стук сапог. Вошел Турщ, отряхивая мокрый снег. Спросил:
– Ну что?
– Инфаркт, – сказал я. – Разрыв сердца.
– Отлично. Конец пересудам!
Турщ бросил взгляд на тело, цокнул и вышел.
У больничного крыльца собралась небольшая толпа. Женщины, завидев меня, замолчали, но глаз не опустили. Я узнал среди них мать Рудиной.
– Товарищи! – Турщ возвысил голос до торжественного. – Медицинский работник, присланный из города, из Доноблугро, точно установил, что смерть товарища Рудиной наступила от болезни сердца.
Его перебили выкрики, гул усилился:
– Наброд[12]! Уж он так знает!
– Поди брешет, гундор[13]!
– Балабон[14]!
– Вредные слухи…
– А ну!
Крики стали громче, лица – злее. Я поднял руку.
– Послушайте! – Мои слова потонули в свисте. Понял, что не перекричать, заговорил негромко: – Простите…
Сработало. Те, кто ближе, замолкли, вслушиваясь, зашикали на остальных. Гул постепенно затих.
– Простите, – повторил я, – что пришлось прервать погребение. Поступить не по-людски. Но выхода не было. Погиб ваш товарищ, – я посмотрел на мать, – дочь. Мы должны дознаться, установить.
– Дело говорит, – высокий голос из толпы. – Жаль девку.
– Поэтому мы будем благодарны, – я «ковал железо», – за любую помощь. Мне нужно поговорить с теми,
Приезжий человек, не казак (
Болтун (
Пустомеля, празднослов (
