По прибытии в учебку нас одели в робы, а в конце первой недели выдали бурачного цвета полевку для вечерних построений и прохождений (повседневную и парадную форму мы получили гораздо позже). Я отнес обновку на склад и пожаловался тому, кто там сидел. Поскольку это был всего лишь сержант по снабжению и держался он с нашим братом по-отечески, я считал его наполовину штатским. Умей я тогда распознавать орденские планки, конечно, не позволил бы себе фамильярного тона.
– Сержант, мне этот мундир слишком велик. Командир роты сказал, сидит на мне как палатка на шесте.
– Да ну? – хмыкнул сержант, не прикасаясь к мундиру.
– Ага. Замените на мой размер.
Он и пальцем не шевельнул:
– Позволь тебя просветить, сынок. В нашей армии только два размера: слишком большой и слишком маленький.
– Но ротный сказал…
– А я и не спорю.
– И как мне теперь быть?
– Ах, так тебе нужен совет? Этого добра у меня сколько угодно, сегодня как раз свежие поступили. Вот, держи иголку, и я тебе даже катушку ниток найду. Ножницы не понадобятся, тут сподручнее бритвой. Убери сколько хочешь на бедрах, а на плечах оставь посвободней – еще пригодится.
Посмотревший на плоды моего портняжничества, сержант Зим был краток:
– Можно было ушить и получше. Два часа работы после отбоя.
Так что к следующему смотру я ушил получше.
Полтора месяца нас закаляли и изнуряли строевой подготовкой и марш-бросками. По мере того как из наших рядов выбывали слабаки, отправляясь домой или еще куда, мы научились за десять часов преодолевать пятьдесят миль, а это, между прочим, неплохой результат даже для резвой и выносливой лошади, а уж для тех, кто не привык на гражданке натруживать ноги, вообще подвиг. Мы отдыхали не останавливаясь, а лишь меняя темп: медленный шаг, быстрый шаг, бег трусцой. Иногда мы ужинали в поле сухпайками и спали в мешках, а на другой день те же пятьдесят миль проделывали в обратном направлении.
Однажды мы тронулись в путь без спальников и пайков. Я не особо расстроился, узнав, что обеда не будет, поскольку уже обзавелся привычкой тайком выносить из столовой сахар, черствый хлеб и тому подобные харчишки. Однако близился вечер, а мы продолжали идти прочь от лагеря, и у меня закрались первые сомнения. К начальству я обращаться не рискнул – нас давно отучили задавать глупые вопросы.
Три наши роты, успевшие заметно усохнуть, закончили путь перед самым наступлением темноты. Мы прошли батальонным парадом без музыки, выставили часовых и получили разрешение отдыхать. Я сразу же разыскал капрала-инструктора Бронски, потому, что с ним было чуть попроще иметь дело… и потому, что сам я в то время носил шевроны рекрут-капрала. Эти курсантские шевроны не давали никаких привилегий, кроме одной: быть сожранным заживо за малейший залет, причем не только твой, но и любого бойца из твоего отделения.
