некоторых советских республик, как той, которую он только что посетил, сохранить этнический баланс в интеграции их населения, свести к минимуму смешение их жителей с русскими и людьми других национальностей.
– Я не видел там много русских, – подытожил Дуранд после того, как указал, что армяне, несмотря на факт, что на протяжении столетий подвергались различным имперским оккупациям, сумели сохранить не только свой язык, свои обычаи и одно очень сильное национальное чувство, но и эти физические черты, которые были отражены на лице экскурсовода.
Угрюмый. Мне, почему-то, очень понравилось это русское слово. Как звучило оно, нет его значение. Быть угрюмым никто не любит. Это жизнь заставляет нас быть такими. Но тогда я еще не превратился в угрюмого человека. И когда Дуранд, полон видной радости после армянской прогулки, спросил меня почему мое лицо было столь угрюмым, я ответил ему, что у меня был такой вид от усталости, не от угрюмости. Я был очень усталым. В зимных каникулах, вместо отдыхать я работал не покладая рук на какой-то прядильной фабрике, находивщейся за городом. Там я выполнил простую задачу: распределить по всем машинам цеха катушки ниток. Я должен был сделать это дважды: в начале и в конце смены. Цех был большой и со мной работал другой человек: очень умелый работник, который всегда заканчивал свою первую часть работы брыстрее меня и еще успел помогать мне, но он часто не являлся выполнить вторую часть, а когда явился, то от его пахнул очень сильный запах водки, и в таких условиях не мог даже стоять несколько минут. Тогда, с помощью ткачих, мне приходилось закончить всю работу, мою и его, и в конце сил у меня осталось очень мало. Единственное, чего я желал после такого усилия, это лечь в мою кровать и закрыть глаза. Хотя, как надо было ожидать при каникулах, в общежитии было шумно, где-то играла музыка очень громко, какие-то посетители веселялись, пили, танцевали, горланили песни, а я мало и плохо спал.
В эти дни, из-за усталости, я проснулся в очень напряженном и раздражительном состоянии. Может быть, по этой же причине я послушал столь чарующий рассказ Дуранда об Армении с каким-то равнодушием, и никак не смог разделить его счастия. На самом деле, я с ним не желал разговаривать ни о чем, чтобы не разочаровать его. Таким образом я спрятал от Дуранда все, что тогда я думал о моем намерении встретиться с Лоаной в Париже. Потому что, несколько дней спустя, я стал смотреть на это по-другому. Думая объективно, я понял, что у меня не было никакой возможности ехать во Францию. Если бы я работал на фабрике целый год, даже так, мне не было бы возможно устроить такое путешествие. Денег, все же, не хваталось. Кроме того, были еще другие трудности. Не только достать липовый паспорт, заказать визу, купить билет, и прочее. Но и обмануть всех этих людей, которые имели бы какое-то отношение с делом. Мне было не по душе и думать об этом. И надо было говорить с Дурандом обо всем этом, но я не смел вести с ним такой разговор. Вот почему, когда Дуранд
