чудо: кто-то постучал в дверь. Я ничего не слышал. Я только услышал голос, поющий для меня. Тот, кто чувствовал удары, был Дуранд. И, ошарашенный образом женщины, которую он застал в дверях, едва успел произнести несколько слов. Он сказал, что меня ищут. Поскольку посетительница была ему неизвестна, он подумал, что она искала меня. Но я тоже не знал той брюнетки с красными пухлыми губами и опьяняющими глазами, которую он пригласил войти в нашу комнату и чье лицо у меня тотчас же связалось с портретом Анны Керн и начальными строками стихотворения, которое Пушкин посвятил ей во время ссылки в Михайловском. Может быть, поэтому я спросил ее на языке поэта: кого она ищет?, и моему удивлению не было предела, когда я услышал ее ответ на испанском языке: она не искала никого, она просто проходила мимо, когда певчий голос заставил ее изменить курс и прийти к нашей двери.
– Почти целый век прошёл с того дня, когда в последный раз я слышала что-то столь нежсного, – пожаловалась женщина, а потом добавила: – Есть песни, которые, как вода, могут быть безошибочным пережитком жизни.
– Поднимем тост, – предложил я, протягивая ей рюмку с наполовину налитой водкой, – за эти песни и за нас.
– Такими темпами скоро нам придется вернуться к китайскому, – пробормотал Дуранд всерьез, замечая, что наша посетительница, с безмятежностью колхозницы, выпила всю жидкость одним махом, то есть, до конца.
– Ху Ли Анг не китаец, он лаосец или, во всяком случае, индокитаец, – поправил я его.
Но Дуранд не возмутился из-за моего неуважительного поведения как геополитический советник: он даже не моргнул, потому что сейчас был очень занят: он смерил взглядом женщину, которая, присев на одну из кроватей, была так поглощена текстом другой песни, что не обратила никакого внимания на своих гостеприимных хозяев. Ее изоляция создала у меня впечатление, что ни я, ни Дуранд существовали для нее, и я стал бояться, что это женщина тоже уходит от нас, как только она успеет удовлетворить свой музыкальный аппетит. Однако одно движение ее рук даровало мне немного покоя. Словно угадав мои мысли, женщина извлекла из неведомо откуда среди своей одежды портсигар, внутри которого я увидел несколько очень заманчивых сигарет. После этого она предложила нам курить. Дуранд, удовлетворенный предложением, достал зажигалку со дна кармана и зажег одну за другой те сигареты, которые мы все внезапно удержали между пальцами. И я, выдохнув клубок дыма, испытал такое огромное удовольствие, что не мог не вернуться по стопам Богарта. Я думал, что в этот момент мне наконец удастся получить более верный образ американского актёра, потому что для меня Богарт всегда был больше всего одным неустрашимым курильщиком. Я мог представить его без шляпы, без ружья, без стакана виски в руках, но не без сигареты во рту. И мне было интересно знать, что было бы с ним без тех сцен, в которых он курил, как настоящий обречен.
«Никто не может курить
