ни одного слова. Он ходил молча и как бы не думая ни о чем. Я тоже замолчал, но у меня в голове была только одна мысль: не упасть на таявщий снег.
– Каков был цвет машины? – Дуранд вдруг спросил меня.
– О какой машине ты говоришь? – переспросил я.
– О машине, на которой ты ездил в тот день, – сказал он.
Только тогда я увидел перед нами одну машину. Она была остановлена посреди улицы и внутри никого не было, но я успел разглядеть маленькую куклу с яркими цветами, точно та чибурашка, которая висела на зеркале заднего вида в тот день. И, хотя это кукла была весьма обыкновенным русским сувениром, я сразу понял одну вещь: перед нами стояла машина, в которой я был унижен, и ее водитель находился где-то близко.
– Каков же был цвет машины? – Дуранд повторил вопрос.
– Не помню, – ответил я.
III
Когда я мельком увидел силуэт женщины, стоявщей в дверях, сразу подумал, что слова Дуранда стали пророческими, но ни в коем случае не представил себе, что произойдет, как только она войдет в нашу комнату, потому что для меня эта ночь уже была мертва и похоронена с самого момента, в котором две польские девушки покинули дискотеку и все иллюзии, согревщие моим другом и мной у огня музыки и водки, внезапно замерзли.
– Мне кажется, что слишком легко провалилась наша поездка с ними в Краков, – сокрушался Дуранд, смотря далекие спини девушек, и потом добавил: – Как мне хотелось эту ночь проникнуть в одну из его шахт, спуститься на дно его недр и добыть тысячи метрических тонн угля.
– Они наверно из Солидарности, – отметил я.
– Ну и что? – спросил мой друг.
– Они уехали из-за того, что у тебя морда такая, как у нелюбявщего забастовки, – пошутил я.
– Боже мой! Блондинки с ягодицами негритианок, – заключил Дуранд, не обращая ни малейшего внимания на мои слова, а потом хлопнул рукой по воздуху, давая мне понять, что даже и воспоминание этих девушек больше не будет его угнетать.
– Это пахло настоящей эпитафией, – предупредил я его, и мое предупреждение тут же стало лейтмотивом, способным заставить его вызвать в памяти все живительные силы единственного города на планете, улицы которого всегда предлагали ему непогрешимое противоядие от яда одиночества.
– Гавана существует, и пока она существует, не будет ночи, которую нельзя было бы оживить, – провозгласил он с каким-то тщеславием.
– Не дай ей умереть сегодня вечером! – добавил я, зная, что нам осталось только один исход: заходить в комнату Ху Ли Анга, на пороге которой мы часто договаривались с ним о ночной цене одной бутылки водки.
– Гавана существует, и как бы далеко она ни была от этих мест, в честь ее все еще может случиться, – сказал Дуранд, уже договорившись с азиатом, и пока мы направлялись к нашей комнате на пятом этаже.
– Пусть эта ночь не закончится никогда, – прибавил я.
– Каждая ночь имеет свой кусочек вечности, – отметил мой друг, в то же время как мы вошли в комнату: я, с намерением
