не осталось. И когда казалось, что его разум готов вот-вот расколоться, звук стал еще громче, превратившись в нечеловеческий, звериный стон. Юноша, не отрываясь, смотрел на друга, на его лицо, искаженное болью. Рука Виннара продолжала гореть, но страдание в его глазах ослабло. Кожа стала бледнеть, а губы потемнели. Через мгновение начало убывать и пламя на его руке, будто угасал настоящий огонь, оставшийся без воздуха. Вмиг исхудавшее тело Виннара опустилось на пол удивительно тихо, как пустой мешок. Только кольцо звонко ударилось о камень.
***
Ганнон с трудом разлепил глаза и тут же зажмурился от света, пробивающегося в мутное окошко. Он еще не успел шевельнуть головой и мог думать, пока похмелье не вступило в свои права. Сколько дней прошло, два? Как он – бывало – считал часы до подъема, теперь счет шел на дни. Юноша горько усмехнулся, вспомнив «милость» хозяина. Три дня на траур. Убить бы его на месте за то, что он сделал, за его спокойное лицо. И все же разум Ганнона прилежно старался не опоздать. «Всегда верен заведенному другими порядку» – так сказал про него старик. Видимо, он прав.
Юноша медленно сел, поморщившись от головной боли, и мутным взором обвел комнату. Боги, сколько бутылок! Он и не помнил, где их достал. Но без них заснуть было невозможно. Забытье, хоть на пару часов, помогало не сойти с ума. Среди пустой тары стояла одна нетронутая – зеленое стекло, то самое, что они собирались… Ганнон скривился, отчаянно пытаясь отогнать страшные мысли и образы, и сосредоточился на комнате. Деревянный конь на полке. Меч, который он так и не вернул Виннару… Что ж, это было бы даже поэтично. Юноша вернулся к игрушке, что была с ним со времен его первых лет в Дубильне. Прятать ее было негде: кровать была посреди зала, стены далеко. Если бы не друзья, он лишился бы ее через месяц.
Жестоко отдавшись в висках, прозвучал стук в дверь. Ганнон откинулся и оперся лопатками и затылком о стену. Вдруг уйдет? Стук раздался снова, уже громче. Под стать звуку усилилась и боль в голове. С тяжелым вздохом юноша все же поднялся и отворил дверь.
На пороге стоял слуга из Легиона, Ганнон узнал одежды, такие же он видел в Маяке. Посыльный резко вдохнул и прикрыл нос рукавом: винные пары из комнаты чуть не отбросили его на шаг назад. Собравшись, он все же смог сохранить официальный тон:
– Срочное послание от Иссура Лизариса для асессора…
– Спасибо, давай сюда, – прервал его Ганнон, кивнул и закрыл дверь.
Он повертел запечатанное послание в руках и бросил его на стопку книг и пергаментов от королевы. Ах да, он же больше не асессор. Взгляд юноши снова скользнул по зеленой бутыли: «Отметим вечером, когда и мне будет чем похвастаться» – вспомнились слова Виннара. «На его месте мог быть я, Коул же выбрал меня», – горько подумал Ганнон, зажмурился и сел на кровать, схватившись за волосы. Он потянул с такой силой, что в глазах выступили слезы. Юноша посмотрел на послание. В тот вечер он подумал о пергаментах, прежде чем… чем все случилось. Мог ли
