причинам обладал острым дальнозорким зрением, которому уже не доверял и уповал на молодость своего спутника. Его ближний револьверный бой абсолютно интуитивен и отточен до автоматизма, шаг за шагом. Генри в свою очередь нормально видел всего одним глазом и уповал на жизненный опыт старого ковбоя убившего уйму людей и повидавшего грандиозную жизнь.
Вид великолепен: «Красиво!», сказала бы женщина, считающая, что лишь она одна во всём мире видит красоту из своего родного захолустья и способна ею насладиться, а все остальные живут неосознанно, все, кроме ещё её нынешнего осознанного любовника с огромной челюстью и рельефными скулами.
Джонс никогда ранее так далеко не заходил и высоко не забирался. Особое эстетическое удовлетворение доставляли ему рассматриваемые с высоты обратившие на себя внимание излучины реки протекавшей вдоль по-змеиному извилистой засохшей из ненадобности дилижансовой тропы, той самой «долины смерти», по которой они с ковбоем так усердно и мучительно пробирались, которую было отчетливо видно свысока.
Когда-то, во времена перестрелок наверняка какие-нибудь ублюдки сидели на этом самом заветном холме и выслеживали проезжающие мимо вереницы лошадей с бронированными дилижансами. Возможно даже не «какие-нибудь».
Он вдруг задумался о природе образования излучин и предположил, что процесс занимает сотни лет, а то и тысячи, если без участия бобров. С высока всё выглядит совсем иначе и думается масштабнее, свободнее и величественней. На юге, за горизонтом, где-то в стороне его родного грязного городка снова сгустились тучи, внутри которых беззвучно сверкали яркие белые вспышки. Мысли первично покинувшего родной край провинциала бессмысленно и ошибочно ожесточились, как подобает. В памяти мелькнули мешающие величию жалкие людские образы конкретных людей: гробовщика Питера Горна и его ублюдочной, но полезной для общества жены Вэнди Горн; бармена салуна, самого убого из существующих, даже сам Морис Бин подтвердил эту истину последней инстанции, что и присвоило истине статус истины; конечно шерифа Билла Карсона, с которым следовало общаться теснее; обрюзгшего хозяина салуна, который никогда не мыл своё сытое тело и отказал в добром приюте таинственному незнакомцу; косоглазого конюха провонявшего конским потом и говном и его ночного аналогичного напарника, с которым (по слухам) они спали; цирюльника, который его постоянно резал тупой бритвой уродуя гладкую юношескую кожу, специально, как и всех своих клиентов; того беспризорного мальца продающего газеты, которого он просто ненавидел, за то, что он есть, особенно он ненавидел его босые маленькие ножки, нужно было сбить его при осуществлении заветного исхода; служащих станции; телеграфиста; друзей детства, с которыми он даже уже не здоровался и делал вид, что не замечает их, как и они в его в отместку; всех остальных мужиков работающих с коровами без всякого смысла в существовании. Одни уроды. Генри представил, как они все в данный момент ютятся в своих трухлявых и глиняных домиках перед каминами, их жёны готовят на всю огромную семью нищенскую похлёбку, все
