малейший след. Так и он лет через сорок превратится в морщинистого обрюзгшего старика, и существование его будет длить мировую бессмыслицу, складывать усталые дни в бездонную копилку забвения. Сегодня он еще сравнительно молод, ему пока трудно смириться с неизбежным старением, с утратой сил, зрения, живости, но в солнечный вечер в этих щемящих красках таким же молодым мужчинам и женщинам, в разных странах и под разным солнцем, бывало так же одиноко и смутно, как ему сейчас. Он знал это. Всегда утешал себя этим. Людям вообще свойственно успокаиваться оттого, что кому-то еще выпала такая же незавидная участь, как им.
Он остановился на Садовом кольце, возле пугающего своим величием зданием МИДа, и вперил взгляд в западную сторону неба, туда, где над Киевским вокзалом, над Дорогомилово, солнце заканчивало свой ежедневный обход. Ему мерещилось, что светило – это заботливый врач, который каждый день проверяет состояние здоровья своих пациентов, поглаживает их по непокорным головам и скрывается за горизонтом для того, чтобы наконец заняться своими делами. Сколько раз он приходит на это место! Это его личные Бермуды. Здесь он теряется, терпит катастрофу, не может двигаться, куда хочет.
– Харитонов! Ты! Вот это встреча…
Он не сразу разобрал, откуда его окликают. Повертел головой. Голос, выкрикнувший его фамилию, как ни странно, был совершенно незнакомым и принадлежал высокой, достаточно миловидной худощавой женщине. Она смотрела на него, искательно улыбалась, заглядывала в глаза, то чуть наклонив голову вправо, то, наоборот, влево, словно стараясь показать себя в разных ракурсах. Женщину не устраивало, что ее никак не назовут по имени, что на лице ее визави не отражается ничего, кроме изумления.
«Живенькая, – отметил он про себя. – Но некрасивая».
Он силился вспомнить что-то, определить, из каких времен возникла эта явно знающая его женщина. Ничего! Ни одной зацепки! Незнакомка, поймав растерянный взгляд своего визави, произнесла с театральной интонацией:
– Эх ты… Своих не узнаешь.
Михаилу Харитонову не очень импонировала та роль, которую ему навязывала эта высокая и, как можно было уже понять, не робкого десятка особа, поэтому он решил прояснить ситуацию немедленно. Отступив немного назад, он подчеркнуто вежливо, но не очень дружелюбно произнес:
– Признаться, не могу припомнить, где мы встречались.
– Смотрите! Все позабыл. А как же школьные годы чудесные… Эх, Мишель, Мишель.
Женщина повернулась к нему в профиль, собрала волосы сзади так, чтобы получился хвост, и придержала их рукой.
– А так?
Что-то теплое и давнее неловко шевельнулось в памяти Харитонова. Школа, футбол после уроков, мальчики в синих форменных пиджаках, девочки в одинаковых платьицах, ранцы, тополиный пух, летящий отовсюду, беспардонно залетающий в окна. И одноклассница, называющая его Мишелем почему-то. Хотя понятно почему. Русские дети часто изменяют имена на иностранные.
