Ну, тогда не будем откладывать в долгий ящик – сличим почерки, – сказал начальник сыскной и вынул из стола папку, в которой у него хранился листок, написанный посыльным Марко. Фома Фомич положил обе бумажки рядом на столе и попросил чиновника особых поручений взглянуть на них. Не нужно было быть графологом, чтобы понять – предсмертную записку писал другой человек.
– Нет, это рука не Марко! – воскликнул Меркурий Фролович.
– А я в этом и не сомневался. Когда будешь возвращать записку Алтуфьеву, не говори ему об этом.
– А может, не будем возвращать?
– Нет, надо вернуть. Нам с тобой дурная репутация ни к чему. Да и потом, кто знает, может быть, еще придется обращаться к Алтуфьеву. Если мы сейчас не вернем записку, то в следующий раз он вряд ли пойдет нам навстречу. Более того, зная следователя, боюсь, что он и другим расскажет, как мы с ним непорядочно поступили. Нет, и еще раз нет, записку нужно вернуть.
– Это я понял – нужно вернуть, – кивнул Кочкин. – Я не понял, что при этом нужно сказать?
– Скажи правду.
– То есть? – удивился Меркурий.
– Скажи, что почерк не совпал.
– Но вы сказали пока не говорить об этом Алтуфьеву…
– Нет! – мотнул головой полковник. – Алтуфьев не должен знать, что предсмертную записку писал не Марко. А то, что этот почерк с чем-то там не совпал, об этом сказать можно.
– Хитры вы все-таки, Фома Фомич, – заметил Кочкин.
– Служба у нас такая. Если в нашем ремесле не хитрить, то цена нам – четверть копейки в базарный день! – весело ответил на замечание чиновника особых поручений фон Шпинне.

Глава 9
Джотто узнает о смерти Марко
На следующее утро, придя на службу, Фома Фомич вызвал к себе Кочкина и велел подождать с поездкой к Алтуфьеву.
– Но вы же говорили, что предсмертную записку Марко нужно вернуть…
– Обязательно вернем, но после того, как я поговорю с нашим сидельцем.
– Кого вы имеете в виду?
– Джотто, кого же еще? Он единственный, кто находится в наших полицейских закромах. Давай тащи его сюда, у меня к нему появились новые вопросы. И я надеюсь, что он на них ответит.
Кондитер, которого в кабинет ввели двое полицейских агентов, за ночь, проведенную в камере, разительно изменился. Теперь он уже не выглядел молодцом, как было накануне. Измятое жестким полицейским тюфяком лицо несло печать ночных мучений, вызванных бессонницей и мрачными раздумьями. В ответ на жизнерадостное приветствие начальника сыскной он пробормотал что-то неразборчивое, может быть это были пожелания здоровья, а может, и проклятия. Фома Фомич больше склонялся ко второму варианту. Джотто прошел к свидетельскому стулу и тяжело, точно отработавший световой день в поле батрак, опустился на жесткое скрипучее сиденье.
– Не буду спрашивать, как вы провели ночь, – начал фон Шпинне, – потому как знаю, что плохо. Но
