уже два по семь?! – мы же по очереди дежурим. Дни, дни, дни. Мы живем – я живу, мы перестали задавать вопросы – я перестал задавать вопросы: все равно на них никто не ответит, некому на них ответить. Дни, дни, дни. Вот уже и раз в десять дней дежурство. Слишком оно часто стало, но ведь и у всех так. Скучно, не о чем и узелок завязать. Время тянется трудно, будто толчками по пищеводу, как когда глотаешь картофельные клубни. Картофельные клубни. И почему они всегда выходят у него впросырь?!
Не хочу думать о картофельных клубнях, лучше так: Одиссей и кто? – Пенелопа. Руслан и? – Людмила. Адам? Адам и Ева.
Ева – прикоснуться страшно, прикоснусь, а она растает, обниму, а она водой обернется и сквозь утечет. Ты всегда где-то рядом, но где именно, я не знаю – почему? За тобой не уследить, будто прячешься. Ты – здесь, моргнешь и – нет тебя, ускользнула. Ты – ускользающая. Вот бы мне столько глаз да чтоб повсюду! Тогда я никогда бы не оторвал от тебя своего взгляда, уследил бы, не ускользнула бы! А когда одни мои глаза заснут, другие будут бодрствовать – вот в чем хитрость. И никому никогда никакой силой не удалось бы заставить меня сомкнуть все мои веки разом – убить разве пришлось бы.
Почему я все время думаю о ее губах? Мягкие. Кажутся мягкими. Должны быть мягкими, обязаны просто. Все мягкие, полностью, только там, в уголке, где маленький у нее давно заживший шрам, не шрам даже, так – ты просто ее там не касайся, вот и все.
Я чищу зубы, капеллан научил. Мой рот – фальшивая мята и язык от нее холодный. А ты чистишь? Я никогда не видел.
Поцелуи. Интересно, как это, целоваться? Это должно быть противно, а я все равно попробовал бы, вдруг нет. Еще у нее из-под ворота и вверх по шее – жилка. И бьется, всегда. Так хочется туда. Поймать ее губами, с двух сторон, успокоить, чтоб не билась. Так вообще можно?!
Но вернемся к поцелуям. Внимание, вопрос: куда девать руки, когда целуешься? Не за спину же их!
Я представил. Как хорошо, что я почистил зубы. В этом капеллан прав, про зубы. Зубы надо чистить не забывать. Вот и пригодилось. А она – нет. Она не чистила. Она пахнет собой, а не фальшивой мятой, она пахнет собой и на вкус она как она сама – так это должно быть вкусно, вкуснее должно быть даже тягучего консервированного молока – вкусно. Она не закрывает глаза, смотрит. Почему она не закрывает свои не голубые и не серые и не ореховые глаза, когда я ее целую?! Она смотрит лениво, но внимательно. Наблюдает. А я хочу закрыть глаза, чтоб спрятаться от ее взгляда, но не могу. Не могу от них оторваться, от ее не голубых и не серых и не ореховых глаз. У меня должно быть слишком много слюней. Слюней со вкусом фальшивой мяты. Изошелся слюной, как кот на сметану. А куда девать?! – не проглотишь же когда во рту такая вакханалия!
Интересно, попробую ли я когда-нибудь по-настоящему?!
Тебе надо научиться смеяться как Фантомас, им это нравится. Сухо так: хэ-кхэ-кхэ. Еще бы машину. С крыльями. Только зачем мне машина, я ведь не умею. Тогда – смеяться. А если усы? Усы нравятся или будут колоть? А как не вырастут? Что-нибудь да вырастет, не
