сестер, увезли и сдали в детдом, а старшего брата отправили в ФЗО.
Управляться с овцами поставили Марфу. Зимой в кошаре работа тяжелая и по своей воле там редко кто хотел работать, тем более после случая с Марией. Хотя, чего скрывать, по-умному, так в кошаре можно было и пучок – другой соломы прихватить, и жменьку отходов, да и полудохлого ягненка прирезать, если с зоотехником вась-вась. Мария, как видно, с Федором и дала промашку. Поставить туда Марфу именно он и посоветовал председателю. Ей хоть и было уже 45, но мужики еще оглядывались, когда она проходила мимо, стройная и всё при всём, даже лицо не изможденное, несмотря на каторжную работу. Она это понимала как – ромашкинская порода!
В молодости Марфа была красавица такая, что мать, Ульяна, прятала её и лишний раз с подругами ходить, да парней на гулянках завлекать не отпускала. Уже здесь, в бегах, за Уралом, многие шептались за спиной, что она, мол… совсем не такая штучка, и что настоящие её родители бежали от царя, а уже потом от большевиков. Но… и то не вся правда! Из домашних об этом никто никогда не трепался, тема всегда была запрещенная, а Марфа и брат её Вася говорили так: «Что на виду, то и есть правда». Кто-то из местных даже рассказывал, что видел как-то на Марфе серьги золотые, тяжелые и брошку кручёную с большим сверкающим камнем! Кто видел и когда, уже никто не мог вспомнить, а в разговорах людей, нет-нет, да и всплывало. Случалось, на пасху, троицу, а чаще всего на первомай, иной пьяненький мужичок заигрывал и норовил ущипнуть её за крутой бок, с подходом:
– А бывало, Марфуша, что ты вся в золоте ходила, или брешут сердобольные. Бывало?
Она посмеивалась, отшучивалась, а могла лихо протопать, пройдя по кругу:
– Я бывало, всем давала,
кто богатый, молодой.
А теперь моя давала
зарастает лебедой!
Но никогда Марфа не позволяла себе лишнего, грязного, случайного. Замуж её выдавали в 1916 году, и она запомнила слова отца и матери, когда приехали из церкви после венчания, на собственном выезде… Да, и это было. У отца был лучший выезд в округе, а может и дальше. Два прекрасных орловских рысака, которых он любил и лелеял, как родных детей. И не менее важное, карета соответствовала рысакам. Отцу она досталась за долги от разорившегося дворянина.
– Мы, дочка, не плесень какая-то, что поверху часто красивой изморозью кроет. Мы, Ромашкины, из самой глубины земли российской! Мы корни её, а корни могут питаться только чистой живой силой. Нам надо много, но настоящего, абы как, или абы что, мы не можем. И это для нас святое!
– Поняла, тятенька.
– А свято, дочка, только то, что святым крестом осенено. Мы люди православные, значит, правильные.
– Знаю, маменька.
На свадьбу родители подарили любимой дочке красивые золотые серьги, тяжелые, крупные и еще большей красоты золотую брошь с ярким изумрудом, под цвет её глаз и россыпью мелких бриллиантиков. Это произвело огромное впечатление на
