и велел он передать ей семейную тайну, которую долгие годы хранил Василий. У неё ноги сразу ослабли от такого известия, но брат держал её под руку. Полоска тумана медленно уплывала вглубь озера, и выходили они на берег уже по холодной воде, но Марфа этого даже не чувствовала. Она плыла в невесомости, вне времени, сознания и понимания окружающего мира.
Потом сели на траву и Василий сказал, что он ничего не может толком объяснить, но действительно, с позавчерашнего вечера чувствовал эту встречу ровно за один день, как пришла повестка о мобилизации.
– И что сказал он тебе, наш тятя? – дрожащим шепотом спросила она.
– Сказал, что не вернусь я с войны, – спокойно ответил Василий. – И чтобы передал я тебе, сеструха, нашу семейную тайну.
– А мамы не было? Маму ты не слышал?
– Мамы не было.
– Как страшно, – она дрожала, и слёзы текли по щекам. – Васенька, братка мой родненький, а может, ошибся он про тебя, не всякого на войне убивают.
С дальнего берега, а ей показалось из самой глубины вод, неожиданно донесся трубный, зычный, жутковатый голос, пробирающий дрожью до самого нутра. Она прижалась к брату.
– Кто это?
– В одяной бугай, птица такая есть, скрытная, мало кто видел её, просто так она не подает голос. Как тятя наш сказал, так оно и будет, потому и велел тайну тебе передать.
– Что за тайна, братка, я же всегда вроде как, сбоку была. Только знала, что тятя бережет меня.
Василий наклонился и долго шептал ей в одно, затем в другое ухо. Долго сидели молча, он подождал пока ошарашенная сестра придет в себя.
– Так что, сеструха, настал твой черёд быть привязанной к нашей семейной тайне, – помолчал и покачал головой, – Как туда, и когда он мог свой клад поместить – ума не приложу. К маминым похоронам он давно в расстрелянных числился. А еще сказал, в могиле еще не самое главное, это испытание. Чёрт! Ой, прости, господи. Сам ничего не понимаю, но крест из могилы придется тебе, Марфуша, выдергивать. Я бы и сегодня мог, но против тятиной воли – не дай бог. Ты это самолично должна сделать.
– Я, братка, была уверена, что большевики нас вчистую обобрали. Я даже свои серьги и брошку, те, помнишь? Когда обосновались здесь и я увидела, как люди смотрят не по-доброму – я всё попрятала. Ты же сам тогда посоветовал до поры запрятать. Только тятю с мамой поминая, иногда надевала дома, чтобы никто не увидел. Так всё одно, подглядели таки, нет-нет, да и спрашивают, откуда да где эдакое достала. Говорят, за всю жизнь не заработает советский человек на это.
– На каждый роток не накинешь платок. Шути и всё тут. Тятя наш всегда верил, что лучшие времена ещё настанут для всех. Обладал он силой какой-то, которую скрыл до поры, а когда она, та пора придет, не сказал, темнил что-то, загадки нам загадывал. Даже мне, в тумане, голосом, как из подземелья сказал, что вся тайна откроется только Ивану Филипповичу, а это уже чёрте что, прости господи. Он
