если бы я промолчала, – им было явно не до меня. Но мне слишком уж не хотелось, чтобы мама подумала, что пирожки эти были съедены лакомкой, которой она меня считала. Я рассказала о произошедшем – достаточно скромно и с достоинством. Но тут-то и выяснилось, как трудно, оказывается, быть хорошей. Она возмутилась как никогда, у неё даже хватило времени (обычно это откладывалось на вечер) устроить мне хорошую трёпку на месте. При этом было сказано следующее: «Ты не трудилась, трудились мы, мы всё купили, я их испекла, а ты только бегала и мешала. Нет ничего хуже, чем устраивать угощение за чужой счёт и быть такой хвастунишкой».
Поставленная в тупик, я задумалась: «Значит, быть щедрой, но хвастунишкой – хуже, чем быть жадной лакомкой? Ведь тогда, за аппетит и нарушение этикета, меня только ругали». Впрочем, щедрость моя почему-то была подозрительна и мне самой. Получилось что-то непонятное, а простые, настоящие мальчишеские души, такие как Том и Гек, – они-то едва ли бы… Как всегда в трудных случаях, я спросила у дедушки. Он ответил: «Твоя мама должна тебя воспитывать, но любит она тебя такой, какая ты есть, поэтому не стоит так уж стараться казаться себе и другим лучше, чем на самом деле».
Случай проявить себя «на самом деле, как есть» (и по отношению не к одним только родственникам и пирожкам) представился вскоре после приезда в Ленинград. В конце августа мы с мамой и отцом отправились праздновать моё поступление в школу в кафе «Квисисана» на Невском, лучшую кондитерскую в городе (через два-три года надолго ставшую известным кафе «Север»).
Для меня это был праздник: я шла вместе с мамой и отцом, а это бывало так редко. На мне было платье, перешитое из неношеной дяди Зяминой гимнастёрки, но зато очень красиво вышитое мамой цветочками, листиками и звёздочками – жёлтыми, голубыми, алыми. Шёлковые, яркие, они казались такими свежими и новенькими на сукне цвета хаки. Кафе было что надо, там всё блестело и было уютно, но мне запомнилось только то, что в пространстве за стойкой стояли стеклянные закрытые шкафы-конторки, вроде горок для стекла и фарфора, но на полках были одни пирожные, разноцветные и чем-то похожие (скорее на мой тогдашний взгляд, чем на самом деле) на ярко вышитые цветочки на моём новом платье.
Чинно и спокойно озираясь вокруг в ожидании официантки, я загляделась на них так, как умела всегда и вообще заглядываться на что-то очень понравившееся, забыв обо всём на свете. Мой взгляд был замечен очень красивой дамой (впрочем, по моим невежественным понятиям, «тётей»), немного похожей на мамину довоенную фотографию в роли официантки-испанки с подносом и веером. Но вместе с тем она нисколько не была похожа на испанку, у неё были гладко причёсанные волосы, серьёзная улыбка, ничего в руках не было… пожалуй, она всё же больше походила на актрису Элину Быстрицкую. Мы с ней с первого взгляда прониклись взаимной симпатией и пониманием. Чуткая и серьёзная, скромно улыбаясь, она подошла ко мне (да, именно ко мне, а не к нам, хотя рядом сидели родители) и предложила пройтись вместе
