на ветер не бросало, зато от Козарии ныне ни слуху, ни духу. Князя Святослава Игорича Волчар помнит плохо, хотя гибель Ярополка помнить должен. Но одно дело – знать князя понаслышке и понаслышке же ведать об его гибели, а другое – знать князя в лицо, служить ему и узнать об его гибели из первых рук. А Некрас и Ярополку-то не служил, ему и было-то в ту пору всего лет пятнадцать.
Волчий Хвост вышел на крыльцо, конюший уже вёл ему коня. Кивком воевода велел отворить ворота, вспрыгнул в седло и слегка хлопнул коня по боку услужливо поданной холопом плетью. Старшой дружины, варяг Самовит уже был в седле и ждал воеводского приказа.
Ворота отворились. Улица под вопль Самовита и конский топот рванулась навстречу.
Дверь отворилась, и в лицо ударил густой запах человеческого жилья, горячих мужских тел, жареного мяса, грецких, индийских и агарянских приправ, вина, мёда и пива. Волчий Хвост поморщился, но через порог всё же переступил, – князь звал, и негоже было пренебрегать. Самому ему ни прибыток, ни почести княжьи уже были не нужны, хоть вроде бы ещё и не стар. Да только… жаль службу княжью оставлять, да и Некрас служит, невместно ему будет на службе без отца-то. Сыну почёт по отцу идёт. Уйди сейчас Военег Горяич, и… соперники по службе Некраса, вестимо, не задвинут, а только ему всё одно станет труднее.
По столу можно было скакать верхом в полном вооружении, пожалуй, даже двум всадникам можно было бы разминуться. Князь сидел в голове стола на высоком резном деревянном кресле – первый среди равных… Кресло – не хуже трона грецких базилевсов, только золота и самоцветов на нём нет. Подумав так, воевода Волчий Хвост усмехнулся про себя, – а видел ты его, тот трон? Не довелось… А мечта была и у него, и у Князя-Барса, на пороге стояли… да только поблазнила мечта, да не далась. Проживи Святослав ещё лет десять-пятнадцать…
Воеводу встретили восторженными криками, – в гриднице пировала дружина. В криках мешались восхищение и одобрение. Волчьему Хвосту было сорок пять, и место его – средь гридней. К столу гридней, что был ближе к креслу князя Владимира, Волчий Хвост и направился.
Неясно было только по какому поводу пир. Князь устраивал пиры часто, гораздо чаще, нежели следовало, по мнению Военега. Хотя, возможно, так и надо, – это они, в своё время, предпочитали дело. А ныне – пиры да похвальба. Не иначе, древлему Владимиру Славьичу подражает, у того слышно, витязь Добрыня был, так и у этого же – вуй Добрыня, пестун, гридень, воевода… Тут Волчий Хвост поймал себя на том, что он вновь по-старчески ворчит.
От княжьего места навстречу воеводе уже бежал холоп с чашей – тускло поблёскивало поливное и кручёное серебро, хищно-кроваво блестели рубины на стенках. Все глаза обратились к Волчьему Хвосту, но Военег Горяич видел только один взгляд – два остро-ледяных глаза на резко очерченном княжьем лице. Он словно чего-то ждал от воеводы.
Волчий Хвост протянул руку за чашей. В ней до краёв плескалось вино, и по запаху воевода определил своё любимое кипрское.
– Великий князь Владимир Святославич жалует тебя, воевода
