и смотреть в окно, наслаждаясь статичностью меняющихся фигур глухого мрака.
Право, какое-то странное мистическое чувство охватывает при виде этой точки между крышей дома напротив и небом. Может, это, как водится, чей-то глаз, глядящий в мою сторону, или кусочек чужого счастья, недоступный на ощупь, далекий, как отрывок фильма, виденного в детстве, фрагмент читанного мамой рассказа или очередная фантазия неврастенички, бросившей пить две недели назад и курить три часа назад и беспредельно гордящейся этим, не делая поблажек ни для каких тревожных дней и пишущей записки в темноте из-за лени зажечь свет? Вот привстанешь, и глаза уже нет…
Все эти хрупкие вещи так недолговечны. В черной непрогляди. Precious6. Какое-то молочное ощущение тепла, как в деревне, когда спишь на большой печи в компании двух таких, как ты и, кажется, пока ты здесь, ни одна беда не коснется, и чувствуешь, что спасен милостию, и эти двое заодно… Да и бед-то на свете нет, все они придуманы рекламщиками и буржуями, и Вселенная дышит, тебе в лицо силой, пахнет медом. И никогда не было потерь, и всегда была любовь, и ребенок твой никогда не болел, и ребенка никакого нет, ты сам – ребенок.
Далеко-далеко издают звуки придуманные люди; птицы, поезд, печаль – все придумано. В отличие от арки моего виноградника в садовой беседке и того глаза, что безошибочно выделил меня в темно-серой комнате.
Да еще того странного мальчика, которого я узнаю лишь в ненавистном мае.
Глава 3. Мама, стринги – наше всё!
Утро. Еду в суд.
Маршрутка битком. Удалось сесть, да еще у окна. Имею полное право теперь посмотреть на уличных людей.
Школа. Вот со скорбной важностью идет тетка, по виду училка. Кулаки и рот сжаты, идет наставлять чужих детей. Себя никогда не спросит, как можно жить с таким сжатым ртом? Вот молодой еще совсем парень выпивает у ларька сто грамм мутной водяры или самогонки, идет дальше жить с помятым лицом и удовлетворенным видом.
Вот бабулька с трехлитровой банкой ждет машину с молоком. Подъедет молочник, она ему: «Что-то ты, Миша, сегодня поздновато, всегда в семь уже здесь…»
Улыбнется несколько заискивающе: от этого зависит, будет ли в следующий раз Миша ее ждать или уедет сразу. И придется ей тогда тащиться аж две остановки за литром молока, где подешевле, а то ведь в пакетах втридорога. Он пробурчит что-то вроде: «Да выехал как всегда, пробки же, опять Площадь перекрыли…»
Разговора теперь им хватит на двадцать минут – пока обсудят нынешнюю непрочную власть: «Ах, Акаев, Ах, Бакиев…», пожалуются друг другу всласть и разойдутся. Бабулька пойдет по солнечной улице, войдет в калитку, тут же плеснет коту молока, остальное поставит кипятить, а тем временем любимый сериал уже идет…
Эх, мне вдруг захотелось оказаться на ее месте. По крайней мере, ей, несомненно, плевать на лицемерных коллег,
Сокровище, драгоценность (англ.).
