вначале ковш карьерного экскаватора, а затем кузов самосвала. Но в первый момент я ещё не успел разобраться в этом, и некоторое время недоумевал, как логическим путём соотнести находку зуба сухопутного исполина с древними морскими отложениями.
Так моя коллекция пополнилась третьим зубом мамонта. Но в отличие от пермских находок, степень его сохранности была гораздо хуже. Уже через несколько дней, он начал растрескиваться, теряя влагу, содержавшуюся в нём на протяжении тысяч лет. Вначале от него откалывались мелкие кусочки, а затем стали отслаиваться и более крупные фрагменты, пока он почти совсем не превратился в труху. Я был огорчён, но благодаря этому мне удалось составить некоторое представление о внутреннем строении зуба.
Оказалось, зуб мамонта состоит из ряда прочных эмалевых пластин, скреплённых между собой менее стойким к выветриванию зубным веществом. Эти пластины образуют параллельные гребневидные выступы на жующей поверхности зуба, формируя своеобразный рельеф, напоминающий поверхность стиральной доски или протектор туристического ботинка. С обратной стороны зуба имеется целая корневая система – не один, два или три корня, как у человека, а около десятка корней. Годы спустя эти наблюдения подвели меня к мысли, что каждый зуб мамонта представляет собой эволюционный сросток из нескольких обычных зубов. У мамонта всего четыре зуба – два «булыжника» в верхней челюсти и два в нижней. Правда, огромные бивни – это тоже зубы, видоизменённые в процессе эволюции резцы. Далёкие предки этих слонов, как и многие другие животные, имели полный рот зубов. В процессе эволюции их жевательные зубы постепенно срослись, образовав четыре «жернова». Это было необходимо для удобства перетирания жёсткой растительной пищи – не только травы, но и веток.
До момента вышеуказанной находки в отвале Песчанского карьера я никак не предполагал, что мамонты – обитатели арктических степей – когда-то жили и в центральных областях ныне солнечной Украины. За разъяснениями я отправился в Кременчугский краеведческий музей, прихватив с собой для наглядности все три зуба. Кстати сказать, я, наверное, в силу своей застенчивости, не столь скоро осмелился бы на подобный ход, если бы в музее на тот момент не работал мой старый знакомый – Геннадий Петрович Шабельник.
С Геннадием Петровичем меня познакомила мама в 1980 или 1981 годах. Он тогда работал преподавателем истории в медучилище – том самом, в котором работала библиотекарем моя мама. Это был интеллигентный и очень эрудированный молодой человек, в недавнем прошлом археолог. Он участвовал в археологических раскопках на юге Украины, в Крыму – кажется в Пантикапее. Упомянув однажды в разговоре с мамой о своём археологическом прошлом, он, в свою очередь, был немало удивлён её рассказом обо мне – девятилетнем мальчишке, живо интересующемся археологией и предками человека. Ещё мы не были знакомы лично, но через маму он уже передал для меня в дар несколько
