но настроение праздника всё равно
возникает. И вспоминается многое. Ресторанное прошлое, оказывается, не исчезло, а сидит где-то
очень глубоко. Вроде бы, чего хорошего в этой пьяной атмосфере, в пошловатых песенках, в
воздухе, волнистом от дыма, а всё-таки, чёрт возьми, и приятное что-то там есть!
Потом, когда Ирэн в своей шикарной шубе, в пушистой шапке и с ослепительным, но
совершенно чужим сегодня лицом торжественно является на кухню за первым комплиментом, его
«ах!» вырывается непроизвольно. «А что? – невольно, под впечатлением воспоминаний о
ресторане, мелькает в голове, – смог бы я там «склеить» вот такую?» И этот вопрос словно
91
прибивает его к стулу! Вот так мысль! Да за такую мыслишку разорвать себя надо! Так поошло
подумать о любимой, родной жене! Да ещё к тому же так сильно беременной…
В ресторане пред глазами высокоинтеллектуальных друзей Голубики Роман специально делает
всё не так. Приносят салат под майонезом в маленькой пиалке, и он съедает его тут же, не копаясь
в нём и не растягивая на час, как делают другие. Потом наступает очередь какой-то пикантной
котлеты (так она значится в меню), запечённой с картофельным пюре. Однако пикантного в ней
столько, что котлета просто несъедобна. Роман уминает это блюдо ложкой, аппетитно закусывая
хлебом, как в обед на каком-нибудь полевом стане. А видя, что жена осилить свою котлету не в
силах, просит отдать её ему. Голубика, видя его выпендрёж, вздыхает и, напротив, отодвигает свою
тарелку подальше. Что ж, Роман демонстрирует огорчение, облизывает ложку и лениво, не
скрывая скуки, глазеет по сторонам. Всё – наелся, а чего домой не идём? Сокурсники Ирэн смотрят
на него как на дикаря – сближению с ним не помогает даже выпивка. Хотя как может сблизить лишь
чоканье рюмками через стол? Громкая музыка не позволяет и слова сказать. Общения нет совсем.
Даже именинника удаётся определить лишь по той примете, что ему чаще улыбаются. Им, кажется,
является, тот большеглазый с оттопыренный губой, имя которого Роман не запомнил. Здесь же и
друг большеглазого, в том же узеньком белом галстуке. Имя его тоже позабыто за ненадобностью.
«Вы меня пригласили, – мысленно говорит Роман своей компании, – и я пришёл. А уж как мне
сидеть – это дело моё. Как хочу, так и буду…» И тут-то, как по заказу, а точнее, в противовес заказу,
объявление в микрофон: «А теперь по просьбе наших друзей из гордого кавказского Гудермеса –
лезгинка!» И первые же ноты этого зажигательного танца автоматически выпрямляют позвоночник
Романа. Роман поверх голов смотрит в сторону эстрады. «А что, – думает он, будто тестируя себя,
– выпил нормально, кровь горячая, дури хоть отбавляй… Надо, однако, идти…» Он поднимается,
скидывает
