на случайные, лёгкие выпадения из
забытья. Так вот, оказывается, в чём секрет краткого сна великих (конечно, без всякого сравнения с
собой): им не даёт спать их забота – великих подзаряжает сама энергия дел. Хорошо бы
пребывать в таких увлечениях всю жизнь.
Самое пустое, разряженное время – на заводе. Работа там незначительна и ленива, а
свободные минуты съедает пустой трёп. В обед электрики играют в домино, выпиленное из
алюминиевых пластинок, лупя по столу из листового железа так, что и при отключенных станках
грохоту под высокими сводами цеха, пожалуй, ничуть не меньше. Игроков, кажется, радует не
только домино, но и этот стон металла, не позволяющий даже чуть-чуть подремать тем, кто не
играет. Удивительно только, как такими мощными ударами они не отбивают пальцы – практика,
однако.
* * *
Что шахматные тупики, в которые ставит Роман своего тестя, по сравнению с той, часто
многодневной озадаченностью, в которой оказывается он сам после бесед с тестем, а иногда –
даже после отдельных, случайных фраз, сказанных тем мимоходом. От Лесниковых он уходит
потом молчаливым и сосредоточенным.
– Э-э, ну что ты хочешь? – говорит однажды тесть в ответ на какую-то реплику Романа. – Да
разве такое возможно в нашей загипнотизированной стране?
– Почему загипнотизированной? – удивляется Роман.
– Ну а как же? Мы ведь обычно верим не самим себе, а радио и газетам. Видим одно, но нам
сообщают, что мы видим другое, и мы тут же начинаем видеть именно так, как нам говорят. Чем
тебе не гипноз? Видим, к примеру, какую-нибудь гадость или нелепость, а нам возьмут да
растолкуют её как-нибудь, сославшись на высшие материи, и вот гадости уже и нет. Ты сам
рассказывал: сделали у вас в совхозе этот самый кормоцех, продукцию которого коровы не
95
переваривают. Нелепость эта, видимо, очевидна с любой точки зрения, в том числе и с
экономической. А нам говорят: так это же политика Партии! И вот мы уже думаем: «Ну и дуры же
наши коровы, что их желудки молотую траву не переносят, ну совсем в политике не
разбираются…»
Поначалу в Романе как в коммунисте, вооруженном базой армейских политзанятий, вспыхивает
настороженность на уровне некого привитого пограничного инстинкта, да тут же и гаснет. Ведь
тесть-то прав.
– Наверное, зря я пытался во все эти дела вникать, – говорит он, вспомнив свои пылёвские
амбиции, – надо просто жить самому по себе, да и всё.
– Жаль, конечно, что ты скис, – грустно констатирует Иван Степанович, – а лучшего, как
говорится, предложить не могу. Пословица про русского, который долго запрягает, да быстро ездит
– ерунда.
