Ленина. В результате я был назван негодяем и провокатором и изгнан с урока. Поэтому я со скучающим видом бубнил что-то про авангард и советскую молодежь, комитет сонно утверждал кандидатуру, а секретарь потом с постной физиономией вручил мне комсомольский билет.
Надо сказать, что преподаватели «идеологических» дисциплин (за время учебы в школе, а затем в вузе их набралось немало) никогда не ставили мне пятерок. Меня это немало удивляло, поскольку уже к первым курсам института я овладел марксистским словоблудием в совершенстве. Дело было нехитрое, поскольку все там так или иначе сводилось к двум-трем банальным идейкам типа «борьбы классов» и «революционных скачков» в развитии общества. Мне даже было как-то любопытно, почему они упорно, прямо-таки с коммунистической непримиримостью, продолжают мне выводить в зачетке «хорошо», хотя я отвечал абсолютно на все вопросы. На одном из экзаменов я это осознал. После моих пышных и многословных экзерсисов относительно понятий, сформулированных в билете, препод вдруг молча уставился на меня и смотрел после этого чуть ли не минуту. В его взгляде явственно читалось: «Я ведь прекрасно понимаю, кто ты есть. И ты прекрасно знаешь, что я понимаю, кто ты есть. А я, в свою очередь, вижу как на ладони, что ты прекрасно знаешь, что я понимаю, кто ты есть». После этого он усмехнулся и спросил: «Четыре?» Я усмехнулся в ответ и молча кивнул. Больше у меня никаких вопросов никогда не возникало.
Но это было позже. А в школе я проявлял порой весьма неуместную любознательность. Помню, на выпускных экзаменах в десятом классе мне достался вопрос о сущности метода социалистического реализма. К предмету я относился серьезно, поскольку уже тогда твердо решил связать свою жизнь с литературой. Дойдя в процессе подготовки к экзамену до данного вопроса, я решил разобраться, что же такое соцреализм. Я честно проштудировал источники, которые были под руками, – и ничего не понял. Тогда я специально пошел в библиотеку и заказал двухтомный труд под названием «Социалистический реализм». Просмотрев десятки и даже сотни страниц, заполненных идеологической ахинеей, я так и не стал более подкован в этом вопросе. Поэтому на экзамене я честно сказал, что прочел по теме целый двухтомник, но не понял, что же это такое. Лица экзаменаторов вытянулись. Их возмущению не было предела. Я наивно ожидал, что они хотя бы здесь, на экзамене, разъяснят мне, что к чему. Но они не стали этого делать. Весь их вид выражал такое презрение, что становилось совершенно очевидно – разговаривать с человеком, не знающим, что такое соцреализм, совершенно не о чем. Подозреваю, что к тому времени мнение обо мне не только как о хулигане (в прошлом), но и о политически неблагонадежном типе (в настоящем) прочно утвердилось среди учителей. Так что к моей антисоветской вылазке на экзамене они, вероятнее всего, были морально готовы.
В 1982 году умер Брежнев, бессменно возглавлявший страну на протяжении последних 18 лет. Стояла промозглая, сырая осень. Летом я не поступил в Московский университет и теперь был более или менее свободен, что позволяло мне чаще
