расселись рядами на склоне – словно древние римляне в каком-нибудь Колизее. Я, сняв ремень, принялся было деловито наматывать его на руку. Долинин, увидев это, последовал моему примеру. Публика зашевелилась. «Вы че, офигели?», «Э, на ремнях не надо!» – послышались отовсюду голоса. Общими усилиями ремни у нас отобрали. У меня еще ликвидировали свинчатку, у Долинина в результате обыска ничего не нашли. Далее, как пишут в романах, секунданты скомандовали «Сходитесь!» – и поединок начался. Долинин дрался размашисто, «по-деревенски», орудуя кулаками, как мельница. Я к этому времени уже почти год занимался карате (повальное увлечение того времени) и предпочитал не как Долинин бомбить по площадям, а выжидать, делая время от времени резкие, точные выпады в наиболее чувствительные места. Продолжался этот эпохальный поединок едва ли не час. Состоял он из восьми или десяти раундов, перемеживающихся перекурами и оживленными обсуждениями болельщиками тактики и стратегии того или иного бойца. Не хватало еще только поп-корна, дудок и плакатов в поддержку своего спортсмена.
Закончилось все следующим образом. Дело в том, что во время драки у меня (если, конечно, драка продолжалась достаточно долго, а не носила характер кратковременной стычки) обычно наступал такой момент, когда неожиданно слетали все тормоза. Ярость переполняла меня настолько, что полностью исчезали любая осторожность и даже инстинкт самосохранения. Об этой своей особенности я знал и постоянно опасался наступления такого момента, поскольку в это время мог кинуться и против троих и против пятерых, вооруженных не совсем безопасными предметами. В тот раз тоже щелкнул «тумблер» и, наплевав на сыплющиеся на меня удары, я схватил Долинина и провел бросок через бедро. После чего оседлал противника, лежащего ничком и начал методично бить его по почкам. Долинин заорал, как кабан, которого только что кастрировали, и принялся лупить ладонью по земле, давая понять, что признает поражение. Я слез с поверженного врага. Тот встал и медленно побрел в сторону.
– Куда пошел? – окликнул я его.
– А что? – Долинин остановился.
– Проси прощения.
– Прости меня, пожалуйста, – пробубнил Долинин, шепелявя разбитой верхней губой.
– Громче, – приказал я.
– Прости меня пожалуйста, – повторил Долинин, напрягая голосовые связки и протянул мне руку.
– Ладно, – кивнул я. – Так и быть, – и прошел мимо, проигнорировав долининскую ладонь.
Весь остаток смены Долинин был тише воды, ниже травы. Морды у нас у обоих были подпорчены, но носили эти свидетельства прошлых баталий мы с совершенно разными чувствами.
О том, что данное событие Долинин запомнил надолго, я узнал совершенно случайно, уже окончив школу. Как-то раз я пришел в компанию, куда меня затащил один из приятелей. Там среди прочих оказался Долинин. Все, как водится, сидели, курили, пили портвейн. Примерно
