чего погрузили сейф в газик и уехали в неизвестном направлении. В общем, разбогатеть нам так и не удалось.
Поскольку в окрестностях всегда была какая-нибудь стройка, мы довольно значительное время проводили на ее территории, лазая по плитам и воруя все, что попадалось под руку – от гвоздей до сварочных электродов. Несмотря на свою казалось бы никчемность, электрод был очень нужной вещью. С него можно было об асфальт сбить покрытие, в результате чего оставался прочный стальной стержень. Стержень затем следовало заточить о бордюрный камень. Получался острый дротик. К нему приделывали древко и использовали в качестве копья или стрелы (в зависимости от размеров древка). Дело в том, что тогда в большой моде были фильмы об индейцах, которые массово выпускала ГДР-овская студия «Дефа». Поэтому мы привесили на забор какой-то деревянный щит, наделали себе луков и копий (особо дотошные делали даже топоры-томагавки) и принялись отрабатывать меткость.
Был у нас во дворе один тип. Толстый и туповатый, внешностью и повадками смахивающий на собаку-сенбернара. Характером он, правда, был гораздо вреднее, но не об этом речь. Его, кстати, так и звали – «толстый», только переставляли почему-то ударение, в результате чего получалось «Толстой». Так вот этот Толстой тоже сделал себе лук, сперев у бабки несколько вязальных спиц, и присоединился к многочисленной компании стрелков.
При стрельбе был установлен негласный порядок: все по очереди выпускали стрелы, потом шли к мишени и вынимали их. Толстой, как я уже сказал, был несколько туповат, поэтому, выпустив стрелу, он не стал ждать, пока то же самое сделают остальные, а прямиком направился к мишени, переваливая из стороны в сторону свою толстую задницу, напоминающую две большие круглые деревенские булки. Никто не успел слова сказать, как тренькнула тетива, и стрела, оснащенная отточенным электродом, просвистела в воздухе и воткнулась прямиком в одну из этих булок. Толстой взревел, будто кабан, которого собираются лишить жизни. Схватившись за зад, он повернул свою до смерти напуганную физиономию к остальным участникам стрелковых состязаний. Однако ничего утешительного не увидел. Испуг, написанный на их лицах, привел его вовсе в ужас. Толстой взревел еще оглушительней – наподобие пароходной сирены – и принялся метаться по двору. Любой другой человек на его месте попытался бы первым делом выдернуть стрелу, по крайней мере как-то схватить ее, зафиксировать. Но тупость Толстого, видимо, находилась в прямой зависимости от эмоционального состояния, поэтому он вообще перестал что-либо соображать. Он бегал по двору, оглашая окрестности страшным воем, из задницы у него торчала стрела, которая в такт шагам моталась из стороны в сторону, причиняя, по-видимому, еще больше неприятностей. Все присутствующие в один миг бросились наутек. Буквально через несколько секунд во дворе остался только Толстой с мотающейся в заднице стрелой. Он орал так, что слышно было, наверное, за несколько
