две синеньких18. Слышь ты, православный, бери деньги, да и проваливай, мне с барином поговорить нужно. Я этими шкурами сани себе обобью.
– Ну, нет, господин купец, барина я их даром просил взять, а тебе этих шкур за такую цену не получить! – сумрачно ответил Митрич.
– А для ча не получить? Да кто ж тебе за них больше-то даст? Да куда ты с ними денешься? Шутка ли, этакую тягость в нынешнюю жару на себе таскать? Недалеко, братец, ты с ними уйдешь! Да и шкуры-то сырые, они на солнце перепортятся. А две синеньких – цена самая подходящая.
Платон говорил быстро, размахивая руками и, видимо, стараясь и напугать и сбить бедного мужика с толку.
Леонид знал, что это – кулак, который опутал все окрестное население своими сетями и безжалостно, как паук, вытягивает из него все жизненные соки. Слушая его, мальчик думал о том, сколько различных мук, которые со вчерашнего дня оформились для него в страшном слове «нужда», рассевает по окрестности этот гадкий паук своей деятельностью. В сердце его начинали заговаривать злоба и отвращение.
– А что, Платон Николаевич, – вмешался Леонид, – если бы кто-нибудь, с отчаяния, стал продавать крест с могилы своей матери, то вы и тогда стали бы торговаться, чтобы дать как можно меньше?
Платон как-то дрянно захихикал, тряся своей рыжей бородой и обнажая мелкие гнилые зубы.
– Вишь ты, кровь дворянская, кипучая! – вскричал он. – Ведь какое слово-то подобрал язвительное! Мала пташка, а ноготок уж востер! Ну, да ладно, Леонид Григорьевич, посмотрим, что дальше будет. Мы-то вот, мужики простецкие да сиволапые, торговлей да торгами не гнушаемся, зато и живем во славу Божию, да и в сторонку кое-что откладываем. Ладно, дескать, деньги-то мало ли на что годятся, может, придется и на горячих господ-бояр вожжи купить попрочнее. Так ведь? Бывает оно на свете, Григорий Александрович? – закончил рыжий и вдруг с невыразимой наглостью хлопнул Барсова по плечу.
Леонид вспыхнул и взмахнул тростью, чтобы ударить Платона по ненавистной руке, одно прикосновение который считал для своего отца величайшим оскорблением.
Но Барсов схватил его за плечо и оттолкнул в сторону. Леонид с удивлением взглянул на него и увидел на его побледневшем благородном лице столько нестерпимой муки душевной, что замер на месте.
– Вы, Платон Иванович, забываетесь! – глухо и с усилием выговорил Барсов.
– Нет-с! Ведь я-с ничего-с! – захихикал рыжий. – Я только так-с, к слову!.. Бывает ведь-с с господами, что сидят на рогожке, а бьют с ковра. А Леонид Григорьевич господин молодой, и знать им это даже пользительно! Ну, ты, православный, – продолжал он, обращаясь к Митричу, – ступай-ка вон к тому поселку, что за погостом виднеется, под красной-то крышей мой дом. Обожди меня, там, на свободе, сторгуемся. А я к вам, Григорий Александрович об дельце поговорить ехал. Так как прикажете-с?
– Говорите. Я иду на мельницу, дорогой и переговорим, – сумрачно
Две пятирублевых депозитки.
