стыдно, что я всю жизнь себе этого не прощу! Ну, да уж я знаю, что я сделаю! Проклятая нужда! Теперь оставь меня, Оля, я хочу подумать.
Девочка покорно ушла, с глубокой жалостью к брату в душе. Она знала, что ни сердиться, ни стыдиться, ни горевать, ни радоваться он вполовину не умеет.
Все последующие развлечения роскошного именинного торжества прошли как-то сухо, точно по принуждению. И иллюминация на озере, и костры на островах, и катанье в увешанных разноцветными фонарями лодках, и танцы, и песни, и даже роскошный ужин – всё точно сразу потеряло свой смысл и свою прелесть перед суровым лицом нужды, горя, болезни и смерти.
Часов в двенадцать ночи Григорью Александровичу доложили, что его желает видеть старый медвежник.
– Что тебе, братец? – спросил барин, выходя к нему в лакейскую.
Митрич стоял перед ним бледный, совершенно убитый горем, но с какой-то суровой решимостью на лице.
– Хозяйка моя скончалась, дочка без памяти лежит, – проговорил он.
– Горько, горько, брат, – сочувственно отозвался барин, – да что делать, все мы под Богом ходим! А о похоронах ты не хлопочи: я сам об этом позабочусь.
– Я не за тем к вашей милости пришел! – всполохнулся Митрич. – Я и так вами много доволен, а обещали вы вчера моих медведей убить…
– Да ведь ты не хотел, я их и не трону, не беспокойся.
– Нет, барин, я теперь их убить порешил. Опостылели…
– Так что ж? Ружье тебе, что ли, дать?
– Только не мне, ваша милость… У меня рука не поднимется… Оно зверье хоть и поганое, а все ж меня столько годов хлебом кормило…
– Ну, так отведи их да продай кому-нибудь.
– Часу я смотреть на них не смогу, барин! Говорю, опостылели. Сделайте Божескую милость, застрелите их вы…
Григорий Александрович на мгновение призадумался.
– Нет, брат Митрич. Медведей на свободе я бивал не раз, даже с ножом да с рогатиной на них хаживал, а бить зверя прикованного и мне не по душе. А есть у меня тут такой мастер, Алексей-кучер. Он неразборчив и твое дело даже с удовольствием сделает. Я сейчас пошлю за ним.
– Благодарю покорно, – поклонился Митрич и вышел.
Часа через два где-то в лесу раздались два выстрела. Но ни Митрича, ни Ванюхи там не было. Митрич сидел в горенке Алефтины и при свете лампадок и восковых свеч сумрачно смотрел в страдальческое лицо своей умершей жены, а Ванюха спал где-то в сарае.
В господском доме тоже все затихло.
На другое утро, за чаем, Григорий Александрович сказал жене, что пойдет пешком в лес на реку посмотреть, как там строят лесопильную и мукомольную мельницу.
Леонид пошел с ним. Он плохо спал ночь, был бледен и нервен.
С полверсты за селом им повстречались Митрич и Ванюха. Они несли медвежьи шкуры. Поравнявшись с барином, Митрич остановился и опустил роскошную
