Как я рад, что он отбрил эту жабу! – вскричал Леонид, с восторгом целуя почему-то, вместо доктора, Маргариту Ивановну.
Остальные дети бросились тоже к ней. Им показалось, что Софья Николаевна ее обидела, и хотелось смягчить обиду своими ласками.
– Ну, Лёлюшка, – возразила та мягко, ласково, но твердо, – нехорошо мальчику ваших лет старшим прозвания давать. У каждого человека есть свои недостатки, и у нас с вами… и разве нам понравилось бы, если бы нам прозвища давали? Оленька, несите-ка сюда вашу шляпу и накидку, я вам помогу одеться.
Невдалеке от усадьбы Высокого, сверкая на солнце и сбруей, и лаком, и пестротою роскошных нарядов седоков, потянулась к погосту вереница господских экипажей. Лошади дружно неслись по мягкой проселочной дороге, освежаемой влагой окрестных лесов. Проходившие крестьяне приветливо кланялись соседям помещикам, прибавляя шагу, чтобы поспеть к началу обедни.
Как только стоявший на колокольне пономарь завидел спускавшиеся с соседней горы господские экипажи, он взмахнул рукой, и чуткий летний воздух дрогнул от звучного и мощного удара большого колокола. То храм Господень приветствовал потомков своего строителя.
Вся церковная ограда была, как живым пестрым венком, охвачена толпою, медленно прохаживавшей между возами и лавочками со всяким товаром. Торговать до конца службы было еще нельзя, но народ пользовался этим временем, чтобы присмотреться к товару, прицениться и сообразить и свои собственные средства. Мужики медленно и деловито ворочали в руках хомуты, шлеи, колеса, топоры; бабы крикливо обсуждали достоинства и цены горшков, кадок, ситцу, платков, серпов, прялок, берд, гребней, монист, замков и прочего необходимого в их быту скарба. Ребятишки жадными глазенками поглядывали на целые вороха желтых, белых и красных пряников. В одном месте двое цыган держали нескольких лошадей, в другом русский скотопромышленник устанавливал несколько голов дойных коров. И все это двигалось, говорило, шутило, острило, хохотало и перебранивалось. Словом, всюду стояла веселая, праздничная и деловая кипень. Но когда раздался удар церковного колокола, народ сразу приутих и потеснился, давая дорогу подъехавшим экипажам. Знакомые крестьяне приветливо, но чинно и серьезно раскланивались с господами, затем хлынули за ними в церковную ограду и церковь. Началась обедня.
Между тем, в почти опустелом и затихшем селе, в небольшом, но чистеньком и уютном домике старой господской няни Алефтины, возле скамейки, на которой в полузабытьи лежала мать, тихо сидела Анютка. Все взрослые ушли к обедне, но девочку не занимала ни торжественность службы, ни многолюдство, ни веселье ярмарочной толкотни. Она была бледна по-вчерашнему, по-вчерашнему по временам вздрагивала, но, тем не менее, чутко прислушивалась к каждому вздоху матери. Время тянулось мучительно долго. Солнце и сегодня пекло до истомы. В отворенное окно избы лишь изредка забегала струйка освежающего ветерка. Почти мертвенная тишина прерывалась
