лекарство дал… да только бабке той старой, у которой она лежит, так прямо и отрезал: «Двух ден не проживет»! – Анютка сидела, как окаменелая, неподвижно устремя глаза в огонь.
– А вас узнала? – спросил Митрич.
– Меня нет, а с Анюткой до моего прихода говорила, – сказал Иван.
– Что ж говорила-то?
– Ей здешние бабы натолковали, что село здесь богатое, ярмарка большая, господ и купцов съезжается, что в твоем городе. Так говорила она Анютке, чтобы мы, на ее болезнь не взираючи, беспременно завтра работали, а чтоб Анютка за нее козой шла. «Нам, – говорит, – хорошо здесь и сытно, и людно, и тепло, а надо о зиме помышлять. Там ребятишкам-то нашим и голодно, и холодно будет. Ты, – говорит, – Анюта, коли я умру, у них за мать останешься. Покуда вы с отцом домой бредете, вместо меня козой у него будь, а там – дома с малышами останься». И завтра ей петь и плясать беспременно велела: такой, говорит, ярмарки упускать нельзя.
– Ты и будешь? – спросил отец.
– Мать велела, буду.
– Да умеешь ли ты в барабан-то бить.
– Нет, ладно у меня не выходит, подучиться надо.
– Да тебе и самой, никак, неможется? Прилегла бы да отдохнула лучше, – ласково возразил отец. – А подучиться и завтра утром, во время обеден, можно.
– Нет, теперь надо. Завтра тебе к матери идти; теперь она спит. Ужинайте, да давайте учиться.
Девочка была мертвенно бледна, все время не отводила глаз от пламени; на лице ее застыло выражение непреклонной решимости, а слова она произносила сухо, четко, почти не изменяя выражения и точно отчеканивая.
Митрич и Ванюха смотрели на нее с некоторым страхом, но возражать не решались. Она точно приказывала.
Ужинал только Ванюха. Здоровый молодой аппетит дюжего юноши не отступал ни перед какими душевными волнениями. Анютка продолжала сидеть неподвижно, уставясь в огонь. Митрич встал и что-то разбирал в котомке. Когда Ванюха поел, встал и помолился, отец подал дочери ее будущий костюм.
То была простая длинная холщовая юбка, сборчатый конец которой был стянут вокруг двух длинных палок. На верхних концах их были приделаны две плашки, в виде утиного носа. Исполняющий роль «козы» должен был надевать эту юбку на голову, так что подол ее приходился ему почти до колен, а утиный нос торчал значительно выше головы. Когда он передвигал палки то одну, то другую, то книзу, то кверху – утиный нос раскрывался и закрывался. Бог весть, почему назвал народ эту странную фигуру именно козой, но без ее участия не обходилось ни одно медвежье представление.
Анютка с помощью отца оделась и выставила лицо в прореху юбки. Ванюха навалил в костер еще груду валежника, и лесная прогалина осветилась красноватым, дрожащим пламенем.
– Песню сначала, что ли? – сумрачно спросил у Анютки Митрич.
– Да, песню, – ответила она.
И вот
