жизни.
– Ванюха, Ванюха, брось! – закричал он. – Слышь, тебе говорю, брось! За что ты его тиранишь? Разве его вина, что он зверь?
Парень покорно опустил палку и понурил голову.
– Да, зверь! А мамка? – пробормотал он.
– Она-то ни в чем неповинна, сердечная, это, вестимо, верно, – ответил Митрич, – а коли хочешь найти виноватого, так это мы с тобой. Разве след было оставлять слабую, хворую бабу с этаким зверьем? А он чем виноват? Ведь кабы и нам с тобой сквозь глотку цепь пропустили, мы бы, небось, тоже урваться норовили бы. А он зверь, ему злоба от Бога в предел положена, он и бросился на того, кого меньше боялся. Такое уж ремесло наше несчастное! То вон чуть барчат на тот свет не отправили, а вон теперь и в своей семье этакое горе.
– Так бросить это ремесло надобно! – порывисто вскричал сын.
– И бросим, когда можно будет! – ответил отец. – Ты думаешь, я за него с радостью взялся? Нет, брат, никогда у меня к нему сердце не лежало! А только за медведя этого самого и дядя твой во славу Божию проживает, и на душе у меня чисто осталось, что чужого века я не заел, и вас всех честно на ноги поднял. Ведь нищими по подоконьям набродились бы! Спасибо и косматому скажешь! А перед матерью не он, а мы с тобой виноваты. Зато же, как только оправится она, мы прямо отсюда домой пойдем. Теперь денег десятин на пять наберется, да медведей продадим, лошадь да корову купим, я дома пахать останусь, а ты хоть на фабрику либо в Питер ступай – так и заживем опять честными крестьянами-хлебопашцами, не гоняясь за большими доходами скоморошескими! А мать станем как зеницу ока беречь!
– Да, сбережешь ее теперь! – возразил сын. – Фершал сказал барину: не выживет.
– Все в руках Божиих, сынок. Бывает, что не то что фершала, а и доктора брешут, – сказал Митрич, видимо, стараясь ободрить сына. – Одначе, пойдем. Нам нужно еще засветло за село перебраться, на ночь устроиться, да и к матери забежать.
Опираясь на свою палку, он подошел к медведю, чтобы отвязать его от дерева, но тот весь задрожал и испуганно попятился.
– Вишь ты, как напугал его! – заметил Митрич. – Что неволя-то значит! Стал бы он нас так на свободе бояться! Ну, да чего ты, дурак! – обратился он к медведю почти ласково. – Опостылел ты мне теперь на всю жизнь, Михаил Иванович, отпало у меня от тебя сердце, но тиранить я тебя не стану – не твоя то вина, что ты зверь злой и неосмысленный! Сам я сплоховал!
Уже совершенно смерклось, когда они, пробравшись позаоколицей села и отошедши от него версты на две, свернули с дороги в лес и, найдя в нем довольно большую прогалину, остановились. Медведей привязали к толстым древесным стволам; Ванюха натаскал сухого валежника и развел костер.
– Ну, теперь я на село сбегаю да мать разыщу, – сказал он. – А оттудова Анютку приведу да ужин принесу.
– Хорошо, ступай, – коротко ответил Митрич. – За медведями я пригляну.
Сын
