укоризненно оглянулась на него сидевшая впереди Маргарита Ивановна. – Разве можно судить человека только по его внешности, да одному его поступку? Разве вы ее душу видели? Вот если бы услышал даже эти ваши слова кто-нибудь, кто вас не знает, да имел бы вашу привычку судить о людях сгоряча, ведь он принял бы вас за мальчика злого, а разве вы злы?
– Может быть, и не зол, но ломаться из-за грошей, когда мать умирает – гадко. А с тем, что гадко, я нежничать не намерен! – пылко возразил мальчик.
– Конечно, ты сказал глупость, Лёля, – вмешался Володя. – Повесить! Разве людей вешают? Это ведь не кошки.
– Эти медвежники кормят своими представлениями целую семью маленьких детей. Я слышала, как папа это гостям рассказывал, – заметила Оля. – Эта девочка у них старшая.
– Ну, так что ж? И пусть скачет, да не во время смерти матери! – упорствовал Леонид.
– Кабы ты был царь, так, верно, приказал бы, чтобы в твоем царстве каждый день ярмарки были, чтобы все ничего не делали, сидели друг у друга в гостях, смотрели на медведей и давали медвежникам деньги! – насмешливо проговорил Володя. – Разве у нас каждый день столько гостей? Вон Челкановы за сто верст приехали и, верно, дадут медвежнику хоть пятьдесят копеек. А в будни за этим полтинником ему надо сто верст к ним идти. Ha-ко, сходи сам, попробуй! А сегодня дадут ему у нас и все гости, и слуги и даже мужики.
В эту минуту Анютка, дразнившая и дурачившая медведя своим утиным носом и быстрыми, ловкими, неожиданными движениями, вдруг сбросила с себя свою козу и одним неестественно сильным прыжком очутилась перед самым балконом. Глаза у ней были широко раскрыты, лицо горело, грудь неровно вздымалась, все маленькое тщедушное тельце трепетало.
– Мамку-то медведь заломал! – вскричала она с ужасом. – Бедная моя мамонька, сердечная, желанная!.. Да где ж это она? – продолжала девочка, тревожно оглядываясь. – Где? Где?.. А! Это баре ее спрятали!… Хотят попу отдать, чтоб он ее в яму закопал! О-ох! Горе мое горькое! Мамонька моя родимая! На кого ты меня, сиротку, оставила?! Тех же медведей без тебя водить? А я боюсь их, мамонька! Ой, ой, ой, как боюсь! Приди ко мне, мамонька! Приласкай свою доченьку, прижми к себе ее головушку! Болит, ой, как болит эта головушка!.. Да! Где ж мамка-то?.. Баре ее взяли! Господа бояре, благодетели, заставьте за себя век Бога молить, отдайте мне мамку мою! На что она вам? Она хворая!.. А я без нее ни есть, ни пить, ни света Божьего видеть не хочу! Да и не я одна, и батька с Ванюхой кручинятся!.. А дома-то! Катька, да Васька, да Машка! Голодные, да холодные!.. Бегают да валяются, как волчата, никому не нужные! Нет теперь у них матушки, некому ни помыть, ни поласкать, ни понежить! Господа бояре, пожалейте сиротинушек, отдайте нам мамку нашу!..
Она опустилась на колени, припала к земле головой и жалобно зарыдала.
– Нет! – поднялась она снова с видом непреоборимой решимости на своем худощавом детском личике. – Плакать нельзя, некогда! Мамка работать велит!.. Надо бояр смешить!..
