«белый» плевок,
Что ранил мою душу.
Я режу руку, – выпускаю кровь,
Я обнажаю чувства, – выпускаю боль.
Моя воля слаба, но сердце просит жизни,
Моя душа чиста, но изранена твоим дуализмом».
О, боже! Девушка хотела покончить с собой…
– Эй, какого хрена роешься в вещах!? – ошарашил её голос.
Я вздрагиваю, а из рук сыплются все самодельные открытки, в которых спрятаны признания в любви, где в стихах описана жизнь и характер, воля и смысл, жизнь и боль… Ещё секунда – я отойду, наберусь смелости, чтобы сказать «прости, но иначе не мог». Срам долго не живёт! И вот, спустя пять секунд, я сижу и молча смотрю в сторону, убрав ноги, чтобы ей не мешать свои открытки собирать. Сижу и отворачиваюсь, показывая взрослую брезгливость, безразличие к её однополой любви.
Десять секунд – мне уже всё равно. Меня это не трогает, мою чёрствую душу не цепляет, и в груди что-то ранимое медленно угасает. Почему я такой? Я – киллер, прикрывающийся законом.
– Просто интересно стало, ради чего валяется с десяток трупов, – говорю ей тихо, с намёком на её багаж. Но думаю о том, почему бы не сказать всю правду?
– Не твоё собачье дело! – выстреливает мне в ответ. Очень грубо, но справедливо.
– Думал, что будут ценные вещи: деньги, документы, а оказалось, что бижутерия и всякие бумажки-побрякушки, – парирую я. Хотя, признание в любви и прощание с матерью – это нечто сильнее моих глупых слов. Я снова перегнул.
– Это и есть мои ценные вещи! Там есть любовь, моё сердце и боль. Разве, это не бесценно? – говорит она, вытирая открытки пальцами, словно от пыли. А, может, стирает мои прикосновения, потому что не дано… Нет полномочий просматривать такого рода важности документы. В её душу мне доступ закрыт.
Девушка вернула себе всё, – сложила по порядку, как и должно быть. Но, втянув их аромат, мне следом говорит:
– Больше так не делай, офицер! Не нарушай моё личное пространство. Имею право носить свою тайну, – сообщает мне тихим голосом, закрывая кармашек.
Я сижу и посматриваю на её руки, фиксирую боковым зрением их магические узоры в воздухе, и во мне что-то тлеет… Просыпается некая восторженность от присутствия рядом, противоположной мне, личности. Это странное чувство и, в то же время – противоречивое. Я не знаю, как поступить, что в своё оправдание сказать, и как охарактеризовать своё поведение… Я молчу и смотрю в окно, потому что знаю, что оправдываться и сравнивать себя с пострадавшим – удел слабаков. Пока что, я держусь и боль в груди просто молча растворяю. Я к этому привык. А девушка через себя не пропускает – выливает свою душу на бумагу, которая терпит её ошибки и поступки. Но никогда не осуждает.
Я поднимаюсь на ноги, встаю во весь рост, чтобы перевести боль на другую сторону. Во мне ещё тлеет злость, но прижимаюсь к окну, словно от него исходит тепло. Прислоняюсь левым боком, придерживая рукой заклеенную брешь. Она болит, с такой же силой, как и моя душа, но в отличии от последней – боль пройдёт, забрав с собой вязкий туман, что поселился в глазах. Я надеваю капюшон и прячу голову, чувствуя озноб, из-за которого вздрагиваю.
Что я вижу на улице? Там всё тот же город, которому я, когда-то,
