пути отхода, а она играется!? Носит в кармане телефон включённым, насылая погоню… Держит хвост распушённым, за который нас могут поймать в любую секунду.
– Это же мессенджер, – протяжно говорит, дрожащим голосом.
– Почему, когда говорю «выключить», ты меня не слушаешь? Почему, когда «лишнее не брать», меня игнорируешь? Почему, когда прошу «мне помочь», ты молчишь? – я стою над ней злобной тучей, и трясу перед лицом тонким устройством, из-за которого у нас «хвост». Держу его, сжимая в ладони. – Я же говорил тебе всё выключить? Просил забыть о своих гейских штучках… хоть на время!? Почему меня не слушаешь? – мой голос срывается и чувствую, что гнев польётся наружу. – Почему – тридцатилетняя девка, а поступки, как у ребёнка? – я срываюсь окончательно и кричу во всё горло.
– ПО-ЧЕ-МУ!? – со всей дури бью кулаком о стену.
Девушка, закрыв уши руками, тихо ноет в углу. Поплачь, может, поможет…
Я в пальцах перебираю устройство, но никак не могу нащупать крышку, чтобы снять батарею; по экрану когтями скребу, а оно мне отвечает: «заблокировано». Встроенная батарея… Я беру, и со всего размаху бросаю на пол. Тот подпрыгивает, но не рассыпается; глухо бьётся, но на мелкие осколки не разлетается… Во всём виновато покрытие!
Я вспоминаю про трофей, родом из Швейцарии… Достаю из кармана, и пробиваю крышку остриём; бью тяжёлой рукояткой по ребру, в надежде нарушить основу корпуса. Вижу трещину – острием поддеваю, и чёртову крышку срываю вон. Вижу «скелет», вижу электронные внутренности, вижу батарею… – клемму снимаю. Отсоединяю!
Слышу тихое восклицание за своей спиной, приглушенные всхлипы…
Во мне проснулось именно то, что ненавижу. Я начинаю метаться, из стороны в сторону, бегать по широкой комнате вдоль окна и прислушиваться к малейшим шорохам, приглядываться и прикладываться плечом к стыкам на окнах, предчувствуя нехорошее состояние. Я смотрю на телефон, и не могу поверить, что это происходит со мной. Прислушиваюсь к входным дверям, прикладываю ухо, и рука автоматом тянется к рукоятке, а палец – к спусковому крючку.
«Сейчас открою, и мне конец… Выйду в коридор, и на меня обрушится шквальный огонь: тело прошьют десятки игл, а в лицо получу свинцовый плевок. Потому что нас давно «пасут».
Я за ручку тяну одной рукой, второй – оголяю пистолет, и про себя подсчитываю: «Раз – стреляю в упор; два – посылаю в правый угол; три – выхожу в коридор; четыре – достаю второй; пять – начинаю всех убивать». Делаю резкий рывок – пустота. Бросаю руку вправо – темнота. Иду по коридору, приближаясь к углу, высовываюсь – вижу всё тот же строительный хлам, одинокую подсветку где-то вдали.
Я бросаюсь назад, быстро захлопываю дверь, ныряю в широкую залу, и прилипаю к стеклу. Меня интересует то, что творится вон за тем углом, на пересечении «2й Южной» и «Центральной». Припаркованный фургон как стоял, так и стоит; рассортированные лица, прячущиеся в глубоких капюшонах, как ходили вдоль, так ходят и сейчас… Паранойя. Неужели опять? Вот, что бывает, когда сидишь взаперти
