не ты, ма. Тебе легко так говорить, весь день находясь в той развалине и закрывшись в свою скорлупу. Но мир-то все равно ее разломает, как ни крути, – парировал Лауфейсон.
Лаувейя направилась к метро.
– Ты куда? У тебя денег нет, они у меня, – крикнул ей вслед Икол.
Мать не оглянулась.
Лауфейсон подхватил кроссовки и заковылял за нею. Лаувейя шла медленно, погрузившись в себя, так что сын догнал ее быстро. Икол коснулся руки Лаувейи.
– Ну, хватит дуться. Сейчас поедем обратно, денег хватит, а завтра я придумаю, что делать дальше.
Лаувейя даже головы в его сторону не повернула и прошла своей дорогой.
– Как знаешь, ма. Как знаешь… – тихо протянул Лауфейсон, но только он, и больше никто не слышал этих слов, произнесенных слабым шепотом. – Но я все-таки помирюсь с тобой.
Нрав Лаувейи был непрост. Несмотря на сдержанность, она могла вспылить по пустякам и не разговаривать с Иколом часами. Тем не менее, ему часто удавалось если достигать не полного перемирия, то хотя бы, спустя некоторое время, находить с ней общий язык. Ссора была одной из тех, которым Икол присвоил высший разряд. Это означало, что сегодня и даже завтра говорить с матерью бесполезно.
После довольно продолжительного отдыха на ступеньках больницы, Лауфейсон натянул кроссовки и заковылял обратно в метро. А дальше – автобус и снова все та же бетонная граница перед ним – стена, отделяющая Свалку от остального города. Икол оглянулся. Ему не хотелось возвращаться обратно в полуразрушенное здание, которое мать по недоразумению называла домом. Дом, милый дом! Хорошо сказано. Нет, Икол не так представлял дом, особенно, когда ему удавалось перекантоваться у знакомых из города. Вот это было совсем другое дело.
Пока Икол добирался домой дело уже было к вечеру. Но сегодня почему-то темнело как-то быстро. Может, так быстро прошел этот жаркий, душный и выматывающий день? Местных уже вокруг не было: попрятались по домам. Теперь снова искать щель, в которую можно протиснуться. А потом – еще одну, чтобы оказаться на Свалке. Лауфейсон снова оглянулся. В полумраке он увидел знакомую фигуру. Значит, мать решила идти пешком. Ну что ж, это к лучшему: неприятный разговор не будет ждать до завтра.
– Эй, ма! – воскликнул он, когда Лаувейя подошла к щели. – Мы не закончили разговор в больнице.
– И что? – бесстрастно спросила она.
– Продолжим его здесь и сейчас, – усмехнулся Лауфейсон, только улыбка вышла у него кривая и неуверенная.
– Говорить нам не о чем. Иди куда знаешь, – последовал ответ. – Лечиться я не буду. А фамилию какую дала – какую и дала, и с такой проживешь.
Лаувейя казалась какой-то тенью в последних лучах заходящего солнца. Икол прикрыл глаза рукой.
– Да, с такой и проживу? – спросил он на этот раз с нескрываемой издевкой. – Тебе то что, ты ведь ее только придумала, а мне каково
