вы оба промокли до нитки! – всплеснула руками Екатерина Николаевна. – А ну-ка, быстренько проходите, горячий чай хлебать будем. Мы с Саней уже давненько занимаемся этой процедурой… Кузя! – с тревогой в голосе обратилась она вдруг к сыну. – А ты что такой бледный? Да на тебе лица нет! Уж не заболел ли? – Она обеспокоено поднесла ладонь к Кузиному лбу.
– Да что ты, мам! – попытался успокоить сын свою мать. – Просто продрог немного, всего-то.
В то время, как Екатерина Николаевна собирала лёгкий ужин, Кузя с Митей, ввалившись в гостиную в нетерпении устремили взоры на Саню.
– Ну что, получилось? – тихим, заговорщическим голосом осведомился у него Кузя, бледнея пуще прежнего.
Саня, сложив руки на столе и сжав в кулак пальцы правой руки, поднял вверх большой, что должно было означать: всё в порядке. В гостиную с чашками на подносе уже входила Екатерина Николаевна.
– Завтра! – только и успел вымолвить Остапенко.
10. Пусть это останется между нами.
– В общем так! – рассказывал на следующий день Кузя. – Ровно в девять часов вечера Борис Николаевич врезал мне по лбу и приказал спать. Потом я ничего не помню. Митя, рассказывай дальше.
– Ну, прошёлся он, значит, Кузе по лобным долям и приказывает: «Спать!», а тот так и закачался, как маятник. Ну, думаю, сейчас упадёт! – продолжал Сапожков, придавая своему телу колебательные движения. – А потом и говорит: «Ты видишь лицо своей мамы, до мельчайших подробностей. Ты хочешь, чтобы она заснула, ты очень этого хочешь! Ты видишь, как она засыпает. Она заснула. Она заснула? Отвечай! Она заснула?» Кузя стоя-ял, стоя-ял, что-то ду-умал, ду-умал, а потом и говорит: «Она заснула!» Кандаков снова стал его переспрашивать, а тот всё на своём стоит: заснула, мол, и всё тут.
– Глядя на всё это, я сам чуть было не заснул, – пояснил Сапожков, сопровождая слова смыканием век. – В общем – финал всему! Потом Борис Николаевич сказал: «Вы начинаете во всех подробностях переживать происшествие, недавно с вами произошедшее. Переживайте! Сильнее! Ещё сильнее!» И он стал по порядку перечислять всё, как было на самом деле. Всех помянул. Настаивал, чтобы Кузя как можно сильнее переживал и всё время напоминал ему, что тот видит очень отчётливо лицо заснувшей Екатерины Николаевны, и что зовёт её на помощь. В общем, всё, от начала до конца, пока мы тогда, на улице, не разошлись, было проиграно, как по часам.
Митя говорил и улыбался, довольный и удовлетворённый тем, что его новые друзья, приоткрыв рты, внимательно слушают его показания, отчёт наблюдателя.
– Напоследок, – оканчивая повествование, добавил Митя, – он приказал Кузе мысленно сформулировать образ просыпающейся мамы и, наконец, совсем проснувшейся. А потом, ка-а-ак стукнет кулаком по столу, да как крикнет испытуемому: «Проснись!» Тут Кузя наш и очухался. Открыл глаза, отряхнулся, как воробышек, да и бу-ултых на диван. Вот и всё!
Когда очередь дошла до Сани, он поведал друзьям всё, как было, начиная с прихода к Малышевым и
