вздохнул, снисходительно и грустно. – Я же в художке учусь.
– Ну да, – подтвердил я, не понимая сути.
– Настоящей обнаженки с голыми тетками нам, ясно дело, не устраивают. Но всякие гипсы есть и репродукции вот такого размера…
Костя развел худые руки и я вдруг понял, что помимо высокой чувственности натуры, он обладает еще и знаниями, к которым я так мучительно стремлюсь.
–…И даже есть медицинская книга, по анатомии, с рисунками. Правда, самые интересные страницы давно выдраны. А ты что… Вообще ничего не знаешь?
– Вообще ничего, – я обреченно кивнул.
– Пойдем на скамейку, посидим, я тебе нарисую в общих чертах, – предложил просвещенный друг.
И я понял, что в моем неведении вот-вот зазияет трещина.
2
Забегая вперед, скажу, что когда мы познакомились ближе, Костя показал свои тайные творения.
Для них у него имелся особый блокнот.
Когда он протянул мне его и я открыл первую страницу, то…
Уточнять не вижу смысла, тут все ясно всем.
На этих рисунках друг быстрым карандашом изображал знакомых особ женского пола. Правда, окружали нас особы одни и те же, причем довольно скучные: одноклассницы да учительницы. И они вряд ли могли представлять собой предмет искусства, если бы не одно «но».
Пронзая реальность воображением художественного ума, Костя изобразил их голыми.
Да, абсолютно голыми.
Сидя в классе, он захватывал какую-нибудь безобидную сценку из школьной жизни.
Например, мою бывшую невесту Люду, плывущую у доски по географии, и недовольную учительницу Евгению Михайловну за столом. Фигуры были узнаваемы, позы не вызвали сомнений, оставались даже штрихи внешних форм, с которых начинался рисунок. Но Костя своих героинь раздевал. И смешно было видеть Потапову, упершую указку куда-то под низ плоского живота. А Евгеша, как мы ее звали, состояла из одних молочных желез, из каждой можно было сделать пол-Кости. Ведь не зря историк Василий Петрович, заложив за воротник сильнее обычного, утверждал, что в нашем городе имеются две достопримечательности: недостроенный в течении пятнадцати лет автомобильный мост через реку Белая и грудь Евгении Михайловны.
Нарисовано было здорово; не зная женского тела и не умея судить о точности изображения, я улавливал правдоподобие рисунков.
Поплыв в эмпиреях сладострастия, я покраснел и попросил друга, чтобы он нарисовал мне таким же образом соседку по парте.
Он ответил, что сделает это запросто.
Раздетая догола Костиным нескромным карандашом, Таня получилась как живая, она смотрела круглыми глазами и казалось, собиралась заговорить. Правда, через день, после последнего в году урока физкультуры, Костя попросил у меня рисунок обратно, чтобы слегка подправить Танины соски, которые он сумел рассмотреть.
Надо ли говорить, что обнаженная Таня заменила мне всех гимнасток, фигуристок и даже облепленных мокрым купальником
