Иван Дмитрич. Городской голова резко отпрянул от ворот, ударился затылком о невысокую балку, и сел на пол.
– Падлюка-а-а! – простонал он, вытирая глаз.
– Это только начало, – злорадно усмехнулся пристав.
– Молчи лучше! – огрызнулся Гурдин.
– Эй, вы! – донеслось снаружи, – Выходите оба! Иначе сожгем сараюшку!
– Зачем жечь-то! – прошептал голова, поспешно поднимаясь на ноги.
Перспектива оказаться поджаренным за три осьмушки сена его не устраивала.
– Здесь люди, православны-я-а! – завопил он не своим голосом, – Не губите, Христа ради-и!
Голенищев от крика вздрогнул. Он понимал, что мужики вряд ли решаться на поджог, иначе всю деревню спалить можно, а вот угроза физической расправы и кровавого беспредела перед ним красочно замаячила. По большому счету – черт с ним, с Гурдиным! – рассуждал пристав, – Возмещение оброка – его проблема! Мне бы самому выпутаться. И единственным шансом для спасения, хотя, довольно призрачным, оставался факт присутствия среди бунтовщиков сына деревенского батюшки Ильи Поклонова. С ним он водил некое подобие дружбы, и неоднократно пил водку в городе.
А Гурдин, прильнув к воротам, продолжал вопить:
– Бес попутал, граждане мужики! Я оброк с вас теперича не требую и от арендных земель отказываюсь! Смилуйтесь, любезны-я-а!
– Ну, да! – раздалось в ответ, – Заливай, да меру знай! На что надеялся, злыдень? Одних подвод пригнал дюжину! Хотел чужим сеном грузить? Мы их тоже спалим! Будет тебе потеря!
Гурдин, выслушав мужиков, снова открыл рот, но Голенищев схватил его за рубаху и оттащил вглубь сарая, отстранив, таким образом, от переговоров.
– Илья! Ты что ли тут командуешь?! – закричал пристав.
– Я! – последовал ответ.
– Узнаешь?
– Василич? – раздалось неуверенно.
– Да, Илья! Собственной персоной!
– А я думал, померещилось мне! – в голосе ответчика прозвучал сарказм.
– Пьяный ты что ли?
– Не-а! Трезв как стеклышко!
– Тогда выпусти!
– Так выходи, кто тебя держит!
– Ага! Вы меня бить будете! – ответ пристава прозорливо отвергал другие варианты развития событий.
Тишина. Через какое-то время незнакомый голос, и уже явно не Ильи Поклонова, отвечал становому фальцетом:
– Ну, для порядку …разве! Поколотим маненько.
– Понятное дело, – хмыкнул Голенищев, – такой случай подвернулся.
Становой повернулся к Гурдину. Голова сидел на ворохе сена и вытирал со лба пот. Его вид был плачевен. Шелковая рубаха порвана; бархатная жилетка, до того чистая и перетянутая поперек пуза серебряною цепочкою – заляпана грязью; атласные шаровары разорваны с боку от колена до самого низу; хромовые сапоги топорщились гармошкой и походили на чумазые самовары.
