Собрание сочинений. Том 8. Евгений Евтушенко

      Смысл жизни шлепнулся под стол.

      Стал горизонт неинтересен.

      И как из жизни смысл ушел,

      ушла мелодия из песен.

      Беспесенно в распаде, а?

      И, матерщиной умиляя,

      праправнучка Распутина

      зовет Россию в Гималаи.

      И в сей разнузданный момент,

      когда не рык, а ик на троне,

      американский президент

      играет нам на саксофоне…

      И вдруг я оказался в прошлом

      со всей эпохою своей.

      Я молодым шакалам брошен,

      как черносотенцам еврей.

      Они, хрустя, мослы слюнявят,

      на части рвут пробитый стяг,

      но невзначай клыки сломают

      о пули битв у нас в костях.

      А вы, гиены и койоты,

      чернь послебитвенных геройств,

      жанр догрызания кого-то

      вы превратили в пир горой.

      С таким оскалом вам по скалам

      не доползти до облаков.

      Между шакалом и Шагалом

      есть пропасть в несколько веков.

      Эпоху вырвало чернухой,

      и рвота – это модный стиль.

      Ты постмодерн такой понюхай —

      он как заблеванная пыль.

      Но пыль есть пыль, а хлеб вчерашний

      есть хлеб, вкушать его дабы.

      Не на чернухе —

      на черняшке,

      как бриллианты, соль судьбы!

      Все больше, больше моей маме лет.

      Все реже поднимается чуть свет

      на шорох свежевыпавших газет,

      в которых утешений нет и нет.

      Все горше каждый воздуха глоток,

      все скользче пол, опасный, как ледок,

      все тяжелей, нечаянно жесток,

      обнявший плечи легонький платок.

      Когда она по улице бредет,

      снег осторожно, бережно идет,

      и дождь ей боты лижет, как щенок,

      и ветер сбить ее боится с ног.

      В нелегкие такие времена

      все легче, легче делалась она,

      и страшно мне, что может кто-нибудь,

      как перышко, ее с России сдуть.

      Как мне испить живой воды тогда

      из маминого слабого следа?

      Любимая, прошу тебя, – сумей

      стать хоть немного матерью моей.

      Животные – это другие народы,

      и не из слезливой, как люди, породы.

      Но плачут собаки не спьяну – тверезы.

      Их старость выдавливает им слезы.

      Собакам глаза вытирают ушами,

      чтоб старости слезы им жить не мешали.

      Да разве увидишь лису или зайца,

      когда твои очи собачьи слезятся?

      Я в детстве шикарно рыдал, ниагарно,

      порой притворялся – отнюдь не бездарно,

      а поздние слезы не рвутся наружу, —

      я трушу, что с ними свой сговор нарушу.

      Все

Скачать книгу