они, подчинившись вязким потокам мистических стихий, непременно сплелись бы в акте, для обозначения которого любое, используемое простыми смертными слово, было бы неполным и даже ничего не значащим. Мир без слов, наверное, был бы прекрасен. Да и зачем они нужны, ведь мир навсегда останется для человека до конца непознанным. Необъятным. Обозначить его сполна всё равно не получится. И пока Дворовой, смывая с рук в ванной подвальную грязь, размышлял об этих духовных абстракциях, родственничек его, вероятно, уже облапал своими похотливыми ручищами чудо-машину. Вспомнив, что брат остался один на один с телевизором, Жора ринулся на кухню, дабы только не посвятить ненароком Кирилла в курс событий, о которых ему знать не следовало. Но брат просто сидел на табуретке, опёршись спиной о стену и закрыв глаза. Было непонятно, спал он или лишь пытался поймать то самое ощущение хотя бы мнимого, но комфорта, которое когда-то дарил ему этот дом на протяжении почти двадцати лет.
– А помнишь, брат, на этой стене раньше календарь висел, – сказал Кирилл, не открывая глаз. – Там бабища ещё пышногрудая такая, в бикини стояла, с сиськами навыкат. Азиатка. Мать откуда-то притащила. А я всё думал, зачем она этот календарь туда повесила. Всё стеснялся смотреть даже на тёлку эту. А когда год закончился, мать эту часть, на которой сам календарь был, обрезала, а картинку оставила. И я, представляешь, до сих пор гадаю, что это за дичь такая ей в голову втемяшилась. С календарём этим.
Жора отключил телевизор от сети и убрал его под стол, на который тут же выставил две старенькие рюмки из резного стекла.
– Закуски у меня, правда, нет никакой, – принялся оправдываться Дворовой, усаживаясь супротив брата на расшатанный табурет и рассчитывая на то, что без закуски гость надерётся быстрее и тем скорее отправится спать. Ну или, на худой конец, пойдёт дальше творить свои пьяные дела где-нибудь подальше от Жориного дома.
– Да ты садись, братец мой! Ну и что, что без закуски. Главное, что все свои тут, правда же? – улыбка расползлась по лицу Кирилла, словно кто-то потянул за шов, до того момента делавший её тугой и едва заметной.
– Да какой же я тебе братец? Откуда столько нежности-то?
– А я тебе скажу. Притча такая есть. Про женщину, мужа еёшнего, сына и брата. И этого, как его, – тут Кирилл громко икнул, – Чингисхана! Он ей сказал однажды: «двоих убью, одного помилую». Выбрать, мол, ей надо было, кого в живых оставить. Она брата и выбрала.
– Почему?
– Да хуй её знает. Дура, видать! – Тут Кирилл громко засмеялся, налил себе рюмку и тут же её опустошил, закинув голову наверх. – А ты чего шарманку-то эту домой притащил? Скучно стало? – спросил гость, заглянув под стол. – А помнишь, как ты матери такой же ящик приволок, а она его смотреть не стала. Мол, то экран маленький, то громкость тихая, то тихость громкая. То лучше пойти к соседке посмотреть, с ней хоть поговорить можно.
– Да не так всё было!
– А
