хоть хрен с бугра! Как ты умудрился не упасть в пучину?
– Повезло…
– Видимо, несказанно. А парень, да как же его звали, черт возьми?
– Гарт.
– Он самый! – Усы вельможи вновь заиграли. – Тоже послушник Ордена?
Финор мигнул.
– Как же он выплыл?
– Я дал обет вздернуть паршивца! А посему без петли на шее не выпустил!
– Экий извращенец! Потянул за веревку? На шее?! Превосходно! И как он остался жив?
– Громкое заявление – он находился при смерти.
– Положим, тогда остается надеяться, что твой мученик выкарабкается и пропоет песенку порадужнее. Ну а ты пока волен идти, однако пребывай в черте города.
Великан напрягся, но перебить не решился.
– Не пугайся, просто мелькает шанс, что с тобой захотят поговорить… Портовые грузчики молчать не станут. Есть необходимо пояснить, что отвечать?
– Я, как всегда, – могила! Но Гарт останется под моим началом – эта сволочь еще поплатится за свою дерзость!
– Конечно-конечно, – фыркнул Каил. – Ну а ежели докопаются?
– Скажу, что видел зарождение столпа на горизонте.
– Нет. Не так. Говори, что заметил светоч уже в небе – никаких зарождений. К чему подробности? – вельможа развел руки в стороны. – А про корпус драккара скажешь, что набрел на разбойничье судно, понял?
– Угу.
– Меня ты знаешь, в долгу не останусь… Допивай свой ром и можешь быть свободен, – небрежно бросил Каил и махнул ладонью.
Финор поторопился уйти, стараясь ни минуты не задерживаться в покоях работодателя.
***
Тяжелеющая голова благополучно облокотилась на десницу. Бодрость потихоньку угасала, потрескивающий камин разморил. А гобелены коричневых оттенков создавали атмосферу уюта и тепла. В зимних краях подобное бывает очень нужно.
Но богатое убранство давно вошло в привычку, воспринималось как должное, как предмет гордости. И хоть красное дерево архипелага Золотых приливов уже не отдавало специфическим запахом, а серебряные подсвечники потускнели, их ценность от этого не уменьшилась.
Ярред понимал это не хуже остальных. Он погладил витые ручки сандалового кресла и оглядел портреты членов семейства.
Внимание привлек холст с миловидным личиком дочурки. Та как раз вошла во взрослый возраст, шестнадцать лет. Краски струились еще бурно и живо – не успели высохнуть. Волнистые волосы аккуратно убраны назад, тонкие губы поджаты, а лицо не в меру серьезно. Серенькая радужка, как и у Ярреда, отдавала мраком осеннего неба, но в отличие от отцовской, улыбалась и светилась радостью.
«Молодость на всех так действует, – заключил аристократ. – Пройдет…»
Вельможа обратился в край, к первому портрету предка.
«Прадед…»
Холст
