уносится прочь со всей той грязью, которой люди успели ее непоправимо испачкать, навеки осквернив.
Едва ли возможно предугадать мгновение, когда теснящая непогода настроения со всеми ее тревогами и довлеющими мыслями, вдруг расступается и словно перед глазами обнаруживает незримый, благотворный свет. Ему нет ни преград, ни препятствий; ничего вокруг не интересно ему, кроме грустных и беспокойных сердец, уставших от самих себя, от своего тревожного биения – загнанных в углы противоречий. И нет им, молодым и старым, отдушины, кроме незримого, благородного света, который делает каждый удар легким и приятным, прогоняя тревоги и сомнения.
Нет больше одиночество – мир пришел взглянуть на Аню; мир радуется ей, приветствует ее как свою родную, на долго потерявшуюся и где-то блуждавшую, самую любимую свою сестру.
Облокотившись на спинку скамьи, Аня, закрыв глаза, откинула голову назад. Она тоже радовалась вместе с ним: дружественно приветствовала его, открываясь ему всем своим добрым сердцем. Как прекрасны эти минуты! Жаль только, что коротки они и смехотворно редки, как волшебные сны.
***
Кто так хорошо может знать этот невзрачный городок, как не Воскресенская? Не нужно обладать феноменальной памятью, чтобы запомнить где какая улица проходит, с какой та или иная пересекается, и что в том или другом месте находится. Нет ничего сверх обыкновенного, чтобы знать несколько улиц и районов города, в котором центр и периферия практически представляют из себя одно и тоже – настолько он мал. Но в отличии от всех, Аня помнила каждый дом до мелочей, так сказать, в лицо; знала каждый угол двора, каждое дерево; знала детали, которые никто другой не замечает. Она бы и сама не обращала на них внимание, да помнила все досконально и каждое незначительное изменение бросалось в глаза, порой досадно и неприятно.
Может быть Аня предпочла бы видеть город застывшим, со временем не меняющимся. Она, возможно, более чутко, нежели остальные, как-то по-особому, по-своему чувствовала родной городок. Так или иначе, Аня каждый раз только утверждалась во мнении, что все новое сродни дрянной краске, которой закрасили прогнившую жестяную банку. В конце концов, ржавчина сожрет или отторгнет любой цвет, какой бы он не был. Ни чем, никогда и ни за что не избавиться от сути, от пугающих глубин, которые не лгут, но до поры молчат. Можно обманывать кого угодно, с бо́льшим успехом саму себя, но и тогда не будет большего для тебя чужака, чем ты сама.
Аня не считала себя единственной обладательницей правды, узревшей ту неясную суть, призрак которой далеко мелькал в воображении. Она также, как и все, была обманута – и гораздо хуже. С самого рождения она стала посмешищем, над которой глумиться весь мир – усмехается злорадная Судьба. Ее без спроса, без желания выволокли на эту грязную слизкую землю и сказали: «Иди, живи и радуйся». Часто, назло повторяли: «Радуйся, веселись, наслаждайся жизнью», но ведь Аня то понимала, что это низкая, мелочная шутка: слишком
