А Таня за чаем говорила так страстно, что готова была раздавить чашку в тонких пальцах:
– Пойми же ты, наконец! Стоит убрать Николашку, и жизнь в России станет лучше, легче, логичнее!
Штабс-капитан нервничал, вспоминая Присягу, и злился. Он мыслил себя человеком чести. И сидя на террасе с папиросой, утешался тем, что он не политик, а изобретатель, конструктор. Ландо желал любыми средствами закончить аэроплан. А средств не хватало.
Эсеры, говорите?
После смерти жены Максим стал относиться к социалистам-революционерам без прежнего восторга, отвернувшись от монархической к анархической идее.
Теперь он зачитывался Бакуниным и Кропоткиным, ненавидел государство, как тупую машину подавления свободы. И не мог устоять перед Савинковым, который выдавал деньги на аэроплан порциями, и, как правило, без задержек.
Если, конечно, не проигрывал их в казино.
Борис Викторович намеревался навестить ангар Ландо еще в мае, даже отбил телеграмму, но все не ехал.
Изобретатель заводил орнитоптер, перелетал на другой конец летного поля. Посадив «чайку» и привязав ее к столбу, как лошадь, чтобы не унесло ветром, он валялся на траве, курил и, от нечего делать, наблюдал за немцами.
Те запускали двигатель «Альбатроса».
Биплан напоминал Максиму полированный сервант в духе Людовика XVI: кабина отделана орехом, тумблеры на приборной панели никелированные, сиденье пилота – итальянская кожа.
Неистребима страсть европейцев к комфорту!
Пилот сидел под верхним крылом, механик крутил пропеллер, двигатель чихал, испуская клубы дыма.
Помучавшись, авиаторы подзывали русского:
– Maxim, ob Sie werden so sind liebenswürdig, unseren Vergasser zu regulieren? Максим, не будете ли вы так любезны отрегулировать наш карбюратор?
Штабс-капитан подходил походкой ковбоя, склонялся к механизмам с отверткой, возился минуту-другую. Мотор, благодарно хрюкнув, заводился.
Немцы переглядывались, наперебой кричали и поднимали большие пальцы.
Ландо участливо, но без зависти смотрел, как биплан выруливает на полосу, совершает разбег и, тяжеловато оторвавшись, взлетает.
Тянулись дни. Савинков не приезжал.
И пусть. Смешно торопиться. Куда спешить плотогону, направляющему стволы вниз по течению? Пусть себе плывут, и он двинется с ними вместе, не опасаясь изгибов реки, потому что в любой момент может спрыгнуть. Пусть все идет своим чередом.
Подгонять линейное время опасно, он уже знал это. А прорыв подобен нырянию в глубину. Набираешь воздуху и вонзаешь тело в толщу озера, но дыхания может не хватить. И, кто знает, вдруг останешься там навсегда, вне этой мерцающей страны, вдалеке от Фрегата, где они были так счастливы с Таней. Правда, когда она ни в кого не стреляла. И до тех пор, пока изредка покашливала, а он растирал ей спину медвежьим жиром.
Но ангел хранитель морочил его и дразнил.
Вспомни, вспомни, как в иные дни вы катились друг за другом на велосипедах.
