крысы к двери товарища завхоза шпильками из причёски и вернулась на урок, – Дина Яновна слова чеканила, и взгляд у неё казался, ох, недобрым! – Воспитанница первый день в колонии. Что она распнёт в следующий раз? Поскрёбушка? Товарища завхоза?
–Если он опять не добудет у продуктового комитета нужное количество хлеба, я сам распну товарища завхоза, – директор покосился на Иришку, – Но… нам, кажется, надо обсудить внеплановые посещения карцера покойными товарищами. Вы пока идите, Гольдштейн, идите… Собеседование с вами переносится на завтра, как и с другими новоприбывшими…
–То есть педсовет состоится после ужина? – уточнила Дина Яновна.
–Да, срочный, без ранней повестки. Надеюсь, никто из педсостава сегодня не в городе. У нас два преподавателя, было бы обидно лишиться хоть одного. Проведите ревизию людей, пожалуйста…
Дальше Иришка не слушала. Пролепетала еле слышно: "До свидания!" и спиной вперед покинула кабинет.
До ужина, после уроков, втроем отправились на медосмотр. Проходил он почему-то в помещении бывшей господской ванной. Размером комната оказалась побольше каморки завхоза едва не вдвое, и уж точно много светлее. Две трети стены занимало круглое окно-витраж, преломляющее свет. Стеклышки аквамариновые и малахитовые складывались в морской незатейливый узор: пенистые волны вздыбились, исходясь белесыми барашками. Точно такой же витраж, как и на лестничной площадке между первым и вторым этажами. Стены и пол облицовывала матовая керамическая плитка в той же холодной сине-зеленой гамме. Из мебели в помещении имелась чугунная круглая ванна. Огроменная, годящаяся для трех-четырех купающихся – и тем не тесно будет. На бортике ванны лежал темный пиджак врача. Пузатый саквояж стоял чуть поодаль, ближе к двери. Ёлка, зашедшая первой, налюбовалась обстановкой, честно сказала, что болела по детству корью и коклюшем, ну, ещё мозги сотрясала, упавши с дерева, только без особых последствий, а так жалоб нет. Дала послушать сердце, измерить пульс, поглядеть зрачки и зубы. Честно ответила, что курить пробовала, пить тоже – не понравилось ни то, ни это. Врач – желтеюший, лысоватый, круглый – бодро черкал в своих записях.
–Смурова. Здорова. Хронических заболеваний нет. Следующая.
Иришка перед входом сплюнула через левое плечо. Чужие прикосновения, пусть и совершенно невинные, нервировали. Она вообще не любила, когда трогают незнакомые. Трогают, когда больно сделать хотят. Выполняла необходимое, но вздрагивала часто, вжимала голову в плечи. Сообщила о бессоннице, о том, что может сутками бодрствовать, а после упасть и заснуть внезапно, а при пробуждении ничего не понимать и не чувствовать. Перечислила сросшиеся переломы старательно. Доктор замер. Очень внимательно поглядел, оторвавшись от карточки.
–Гольдштейн, ты у нас что, каждый палец ломала на руках и ногах, да ещё и по несколько раз? При каких обстоятельствах?
Ириша вспомнила мамочку и её наставления, что отвечать о перебинтованных конечностях. Сжалась и совсем тихо прошептала:
–Случайно выходило.
