пытает собеседника вопросом: «А человек, который на самом деле любит разумение и проникся уверенностью, что нигде не приобщится к нему полностью, кроме как в Аиде, – этот человек будет досадовать, когда наступит смерть, и отойдет, полный печали?!» (Федон, 68b).
55
Одной из версий божественного в человеке признавался внутренний голос, представляемый в личности Сократа даймоном или даймонисом: «По божественному жребию, за мною с детства следует гений: это – голос, который, когда проявляется, всегда дает мне заметить, что я должен уклониться от того, что намерен делать, но никогда не наклоняет к чему бы то ни было. Поэтому, кто из моих друзей сносится со иною, и в то же время проявляется голос, – это самое отклоняет меня и не позволяет мне делать» (курсив собственный) (Феаг, 128d).
56
«Постой-ка, Сократ, – подхватил Кебет, – твои мысли подтверждает еще один довод, если только верно то, что ты так часто, бывало, а именно что знание на самом деле не что иное, как припоминание» (Федон, 72d).
57
Познай самого себя (лат.).
58
Это промежуточная реальность между бытием и небытием: «Прежде достаточно было говорить о двух вещах: во-первых, об основополагающем первообразе, который обладает мыслимым и тождественным бытием, а во-вторых, о подражании этому первообразу, которое имеет рождение и зримо. В то время мы не выделяли третьего вида, найдя, что достанет и двух; однако теперь мне сдается, что сам ход наших рассуждений принуждает нас попытаться пролить свет на тот вид, который темен и труден для понимания. Какую же силу и какую природу припишем мы ему? Прежде всего вот какую: это – восприемница и как бы кормилица всякого рождения» (Тимей, 49b).
59
В противовес Пармениду, для которого «либо бытие, либо небытие» и Платону с его «миром идей» и «миром вещей» Аристотель говорит: «Всегда есть что-то промежуточное как между бытием и небытием – возникновение, так и возникающее – между сущим и несущим» Логос – акт обозначения (Метафизика II, 2, 994а 25).
60
Метафизика IV, 2, 1003b 5.
61
Компиляционное мышление Аристотеля не могло не задеть работы своих предшественников. Вскользь минув Гераклита, хотелось-бы полнее провести линию между влиянием последнего на эллинский гений. Эфесец не был сторонником ни ионийцев, ни элейцев, ибо первые слишком уповали на натуралистическое мировоззрение, а вторые – на абстрактное. Гераклит же стремился совокупить обе крайности под вехой единого для всех начала – Логоса или же Слова, дающего жизнь всему существующему и оформляющего природу сообразно наличию в ней ключевого элемента – огня: «Не мне, но логосу внимая, мудро признать, что все, – судья [огонь] и подсудимый [мир] – едины общим всем звоном [Логосом]» (ДК 22 B 50). Чувства и пламя – это динамика обозначающей силы, своего рода подступ к познанию глубины в человеке, где мы [люди] только дети, старающиеся высечь искорку, чтобы хоть как-то осветить неизвестные явления: «Aion – играющее дитя, расставляющее шашки: царство ребенка» (В 52). Судьба человека пока лишь пробует подступиться к истине
