– лакун между эллинским и римским мирами, упущенная связь с художественностью на границе двух этих эпох. Этот факт заставил меня обратиться к Возрождению. Открылось же, что история движется скорее не столь циклично, как спиралевидно. Это хорошо видно на примере вклада Данте Алигьери (1265–1321 гг.) Подобную же параллель я решил проложить к моменту наступления нашей эры, когда всяко, – если уж мы решили идти до конца с доказательством исторической цикличности, – должен был уродиться какой-то художественный очаг и он нашёлся. Схожий перечень произведений как у Данте обнаружился у поэта Вергилия (70–19 гг. до н. э.) Однако суть цикличности и закономерного исторического развития нарушается смертью римского сочинителя. Тот, по моему глубокому убеждению, не успевает довершить гомеро-гессиодовско-орфический проект именно за отсутствием четвёртого произведения, которое должно было бы вместить в себя мистическую тенденцию орфиков[141]. Завершить же этот древний проект как раз и взваливает на свои плечи итальянский поэт. Орфическая потусторонность так и пронизывает «Комедию» Данте скитаниями духа. Взаимосвязь судеб итальянского писателя и орфиков легко отследить: орфики прониклись творчеством по причине рабовладельческой деспотии; с Данте судьба разыграла то же злодеяние, где в качестве деспота было клеветавшее на него политическое устройство. Мистика в художестве помогает сдвинуть схоластику с мёртвой точки, как некогда она помогла античности выйти на философию, а религии – на христианство.
Раскрасив один номологический портрет, стоит обрисовать следующий:
Схема 4.
В модели семидольного человека нечётным уровням соответствует начало перед концептологическим поиском, т. е. закваска для определения фасадного концепта; чётным отводится период человеческой самостоятельности, когда самостью (Логосом, способностью наименования и вообще творчеством) можно было распоряжаться как более благоразумно, так и менее. В сравнении с античностью [1], средневековье [2] развратило образ самости; Христос стал символом поиска наживы снаружи человека, но не внутри; внутренние запросы души чуждо проносились мимо и, в связи с этим, мистики, тонко прочувствовавшие загневание своей эпохи, вознамерились сделать один шаг назад, но только за тем, дабы после дефилировать уже налегке. От 4-ого уровня (неверно применённой самости) не происходит возвращение к 3-ему [3], а эволюция переходит к 5-ому, имеющему абсолютно противоположный эффект, нежели его нечётный предшественник[142]: осознанность теперь заменяется на неосознанность – отрешённость от своего «Я» – и здесь же начинается культивация мистики, как таковой.
5-ый уровень бытия. Духовная реформация
Символ Христа-Спасителя был порабощён разнузданной самостью христианства; между тем, теплилась ещё надежда, что можно спастись собственным усилием, без посредников и херувимских
Библиографию римского писателя составляли «Буколики» (39 г. до н. э.), «Георгики» (29 г. до н. э.) и «Энеида» (29 г. до н. э.) Первые два рассказывают о земном труде, сельскохозяйственном ремесле и моральных принципах римского гражданина. Не трудно увидеть в этом реинкарнацию трудов Гесиода с его «Трудами и днями». «Энеида» же стала перевоплощением «Илиады» и «Одиссея» Гомера. Но скончавшись, орфическому наследию так и не удалось возродиться, от чего цикличность истории нарушилась, а в этой глухости к душевной составляющей человека, средневековье как раз и увязло в повышенных акцентах на формах Духа, души. С этим связано и то, почему средневековая пора многими считается затяжным периодом истории; по моему мнению, этой стагнации мы обязаны как раз тем упущением в начале новой эры и всяческими помехами художественности выльется на свет. Из причин, по которым мы мешали проклюнуться художественному таланту, взять ту же церковь с принципом развёртки своих мыслей только в соответствии с рацеей Писания.
Причина такого исторического манёвра хорошо выражается словами Жана Гебсера: «Самость одной стадии становится инструментом последующей». Сравнив самость античности и самость средневековья, не трудно сказать, что вторые плохо справились с обузданием этого зверя самостоятельности, т. к. теократия растопырила свои крылья столь широко, что охватила территории, никак не пригодные для взращивания на них семени духовности.
