беспричинной радостью.
Этот радостный компонент в его отношении к новоприобретённому протеже бесил гасконца больше всего. С одной стороны, представлялось, что судьба подарила ему шанс ежедневно видеть воочию, каким мог быть его Жак, окажись он живым и попав в Париж, но с другой, казалось, что подобными мыслями Шарль предаёт память о своём погибшем друге.
Чувствуя, что впервые настолько серьёзно запутался, лейтенант постарался свести к минимуму общение с племянником своего учителя в любом его проявлении. Никогда не подходил, если видел, что д’Эстурвиль один, ни о чём не спрашивал. На редкие вопросы молодого человека отвечал вежливо и коротко, но при этом крайне равнодушно.
Чтобы кадет, не подумал, будто опекун испытывает к его персоне какой-нибудь даже отдалённый интерес. И чтобы не вспомнил, не дай бог, какое лицо было у Шарля на том проклятом уроке фехтования.
Он словно проверял сам себя, предел своей душевной прочности. И хотя легче со временем не стало, гасконец чувствовал, что вроде бы даже начинает привыкать к установившемуся порядку вещей.
Даже желание напиться перестало быть таким неудержимым.
…
Он пришёл в «Сосновую шишку», занял, как обычно, стол в углу.
Трактирщик, зная постоянство лейтенанта мушкетёров, всегда держал это место свободным. И, как всегда, даже не спрашивая, поставил перед важным клиентом кубок с горячим кагором и тарелку с завтраком.
Памятуя наставления доктора Роже, Шарль старался ежедневно выпивать не меньше четырёх сырых яиц; то же касалось горячего вина, куда по его просьбе клали больше не пряностей, а мёда.
Чем чёрт не шутит, когда бог спит, тем более, весной и осенью лёгкие у юноши всегда начинали особенно болеть, и кашель, в другое время года практически необременительный, тоже существенно усиливался.
Слава богу, пока обходилось без крови, да и последняя простуда вроде бы прошла, однако молодой человек слишком хорошо помнил, что теперь он может положиться исключительно на самого себя, а потому предпочитал беречься.
Ведь рядом уже нет ни доктора Роже, ни Пьера, ни Жака, ни д’Эстурвиля…
Твою мать, снова…
Шарль скривился досадливо и попытался отогнать мысли о племяннике учителя, сосредоточившись на завтраке.
В конце концов, по возвращении в казарму он ещё успеет в полной мере насмотреться на это чудо, так некстати свалившееся ему на голову…
Правда, аппетит, и без того радовавший его в последнее время очень нечасто, пропал без следа. Шарль выпил яйца только из чувства долга, а вот на кагор его уже не хватило.
Скрючился за столом, борясь с приступом тошноты.
– Доброе утро, д’Артаньян, – услышал он в этот момент, и Атос, сняв перевязь со шпагой, сел на скамью напротив. – Почему-то не сомневался, что встречу вас именно здесь.
– Здравствуйте, сударь, – гасконец заставил себя
