мой друг, и не беспокойтесь о службе. Лучше постарайтесь отдохнуть душой, коль представляется такая возможность. Впереди война, и кто знает, вернёмся ли мы оттуда живыми? Так почему бы вам не навестить родных? Сколько вы уже не виделись?
– Больше трёх лет, – юноша вздохнул невольно. – Я даже… на похороны отца… не попал, потому что как раз тогда мы штурмовали Ре… Решено, – он тряхнул головой и даже прихлопнул по столу ладонью. – Как только подсохнут дороги, съезжу домой. А по возвращению, возможно, я действительно буду смотреть на ситуацию совсем по-другому.
– Я рад, если вам станет легче, – мушкетёр смотрел на юношу с мягкой улыбкой, а в голове у Шарля в этот момент чей-то безжалостный голос насмешливо произнёс: поезжай, если хочешь обмануться.
Ведь ты прекрасно знаешь, что просто пытаешься убежать от самого себя. Твоя проблема не в Гаскони, а здесь, в Париже, и она будет терпеливо ждать, пока ты вернёшься.
Жак д’Эстурвиль, пристроившись у стены под окном, безуспешно пытался закончить письмо.
Это было его первое письмо дяде с момента приезда в Париж, и молодой человек собирался подойти к процессу написания максимально ответственно. Тем более, прошла уже не одна неделя, и, если говорить откровенно, письмо должно было быть отослано очень давно. Хорош же он племянник – к чему заставлять дядю, столько сделавшего для него, волноваться напрасно?
Но поначалу Жак с головой окунулся в службу, обустройство в столице и другие бытовые проблемы, неизбежные для каждого, кто хоть раз переезжал в большой город, да и общение с новыми сослуживцами тоже отнимало уйму времени.
К счастью, они с самого начала весьма доброжелательно приняли его, а после того, как поняли, что новичок не собирается отсиживаться под тёплым крылышком лейтенанта – тем более.
Конечно, д’Артаньян был меньше всего похож на того, кто станет чересчур опекать малознакомого юнца, но д’Эстурвиль чувствовал: за ним всё равно наблюдают с особенным интересом.
Поначалу это раздражало, но затем Жак притерпелся.
В конце концов, его совесть чиста. Он качественно исполняет свои обязанности, и ещё никто – ни де Бемо, ни, тем более, д’Артаньян, который действительно отличался редкой придирчивостью, – ни разу не упрекнули его в халатности.
Лейтенант, кстати, и был основной причиной, по которой кадет никак не мог заставить себя сесть за письмо.
Ведь дядя обязательно захочет узнать, как бывший ученик принял его родственника, и доволен ли он своим протеже. А как раз в отношении гасконца Жак ничего путного написать не мог.
Казалось, участие лейтенанта в судьбе племянника своего учителя закончилось в тот момент, когда он вручил тому записку, в которой просил де Бемо определить кадета на постой. Общие проверки и тренировки, во время которых д’Артаньян безжалостно гонял своих подопечных, общением назвать было никак нельзя, потому что за всё это время они обменялись максимум десятком фраз.
Исключение составило
