д’Эстурвилю,
в собственные руки
Дорогой дядя, искренне прошу простить за столь долгое отсутствие новостей. Не буду ссылаться на занятость или проблемы с обустройством, потому что действительно виноват. Надо было отписаться сразу, но, надеюсь, узнав о том, что у меня всё отлично, ты перестанешь сердиться. Благодаря шевалье д’Артаньяну, я получил должность кадета в роте мушкетёров его величества. Согласись, о большем трудно мечтать.
Что до нашего лейтенанта, то он, как ты и рассказывал, оказался хорошим командиром и действительно великолепным фехтовальщиком. Мне ещё учиться и учиться, чтобы хоть отдалённо достичь его уровня…»
Жак вздохнул, потому что разговор с де Терридом оставил в его душе какой-то странный осадок, и всё-таки дописал: «А ещё мне показалось, что он – одинокий и очень несчастный человек…»
Нет, последняя фраза явно лишняя, и юноша с досадой скомкал листок. Ну вот, теперь придётся начинать всё сначала!
Думается, дядя, будучи знакомым с лейтенантом столько лет, и без того знает о том, что Жак вздумал сообщить в конце письма.
Или не знает?
Потому что д’Артаньян крайне удачно носит маски, и Жак, например, уже потерял счёт их количеству.
…
Скрипнула дверь, и д’Эстурвиль досадливо прикусил губу: ну кого там ещё черти несут? Хотя… уже неважно, потому что письмо всё равно испорчено. Нужно идти за новым листом или вообще отложить процесс написания до завтра.
Но потом Жак позабыл и о письме, и о вине перед дядей, потому что в конюшню пришёл д’Артаньян.
Он явно собирался уезжать: был в плаще и дорожных сапогах, шляпу нёс под мышкой, а во второй руке держал уже изрядно надкушенное яблоко.
А Жак продолжал сидеть и не знал: то ли ему радоваться появлению лейтенанта, то ли спрятаться, дабы не заработать очередную взбучку.
Кто знает, в каком он расположении духа – по лицу гасконца никогда не понять.
И всё-таки молодой человек остался.
Ты же хотел увидеться с ним и поговорить, сказал сам себе. Вот, радуйся представившейся возможности.
А он и рад… даже на вероятные придирки плевать, и опять лионец ощутил, как душу захлёстывает какая-то необъяснимо-тёплая волна. Словно он вышел на улицу и попал под яркое солнце.
Смотрел на командира, который снова показался ему абсолютным мальчишкой – наверное, из-за совершенно неожиданного яблока, – и с трудом удерживался от улыбки.
– Добрый день, г-н лейтенант, – произнёс как можно спокойней, а гасконец обернулся резко.
– О, – сказал, и лицо у него при этом было такое, будто у д’Артаньяна вдруг разом заболели все зубы. – Вы…
Он с явным сожалением повертел в руках яблоко и зашвырнул его в ближайшее стойло.
Всё настроение у д’Эстурвиля пропало моментально.
Он разглядывал бледное лицо командира с синяками под глазами и неопрятной щетиной
