Но вот что удивительно: тех, кому ты позволяешь узнать тебя по-настоящему, уже не испугать никакими трудностями общения.
– Не надо, – оборвал его Шарль. – Я не хочу сейчас о д’Эстурвиле.
– Так я не о лионце твоём вовсе, – возразил ему д’Артаньян-старший. – Точнее, не только о нём. А о себе. И о Жаке. Ну вот, мы почти пришли.
Пьер остановился, пропуская брата вперёд, а сам отошёл за поворот, чтобы не мешать.
…
Юноша сделал несколько осторожных шагов и увидел надгробие с крестом из тёмного камня.
И место, и сама могила показались ему абсолютно незнакомыми – протянув руку, Шарль коснулся кончиками пальцев надписи: «Жак Морель. 1602–1624».
Конечно, когда он был здесь прошлый раз, могила была свежей, а крест – временным, деревянным. И лейтенант, помнится, ободрал себе о занозистую древесину ладонь, когда бил в отчаянии по перекладине, будучи не в силах смириться с гибелью друга.
А сейчас поверхность креста была такой же тёплой, но уже гладкой – да, Пьер и впрямь постарался на славу: крест и могильная плита были не из обычного серого известняка, как остальные надгробия, да и его просьбу о надписи выполнил в точности.
Но легче от этого не стало. Прикусив многострадальную губу и даже не чувствуя, как по подбородку катятся алые капли, Шарль медленно водил кончиками пальцев по поверхности креста, и ему всё казалось, будто Жак умер только вчера.
Так же болело сердце, и саднила ладонь, а мысли сбились в тяжёлый мутный комок.
Юноша всё гладил тёплый камень, а сам думал о том, что, отправляясь на родину, он, в первую очередь, ждал встречи с другом, а теперь вот даже не знает, о чём ему рассказать.
Что невыносимо скучает?
Что до сих пор помнит в мельчайших деталях каждую их встречу, а особенно – те страшные последние мгновения, когда Жак умирал у него на руках, а он ничем не мог помочь ему?
Что продолжает любить?
Что до невозможного мучается чувством вины?
Но если Пьер прав, Жак, наверняка, и так знает.
Однако спокойней ли его душе от этого знания?
Если да, тогда и Шарлю, возможно, было бы хоть немного легче от мысли, что он, пусть в малой степени, но вернул своему другу долг, а если нет?
– Привет, – одними только губами прошептал молодой человек. – Прости, но я… не знаю, что сказать. Мне по-прежнему плохо без тебя, дружище. Да что там, я до сих пор не поверил до конца, что тебя больше нет. Я постоянно разговариваю с тобой, но при этом даже не знаю, слышишь ли ты меня. Ты бы… хоть раз… подал хоть какой-нибудь знак, а?
Он помолчал и закончил со вздохом:
– Пьер говорит, что я должен отпустить тебя. Что ты никогда не жалел, закрыв меня собой в той стычке, и что мои терзания тебе вряд ли по душе… Но что же делать, если я… если я сам не могу простить себя?
Он постоял ещё несколько минут, разглядывая не столько само надгробие, сколько ярко-синее небо с жёлтым пятном
