смерть» солдата. И тут Кузнецов, уже не сдерживая себя, кричит в лицо опьяненному бессмысленной властью комбату:
– Не смог? Значит, ты сможешь, комбат? Там, в нише, еще одна граната, слышишь? Последняя. На твоем месте я бы взял гранату – и к самоходке. Сергуненков не смог, ты сможешь! Слышишь!
«Он послал Сергуненкова, имея право приказывать… А я был свидетелем – и на всю жизнь прокляну себя за это!..» – мелькнуло туманно и отдаленно в голове Кузнецова, не до конца осознающего то, что он говорит…»
В образе Кузнецова и близких ему по нравственной позиции персонажей Ю. Бондарев реализует свою концепцию героического, сформулированную им четко и лаконично: «Героизм – это преодоление самого себя, и это самая высокая человечность». «В военных вещах, – разъясняет свою позицию писатель, – мне особенно интересно то, как солдаты на передовой ежечасно и ежедневно преодолевают самих себя. По-моему, это и есть на войне подвиг. Человек, не испытывающий на войне естественные чувства, к которым относится чувство опасности и вероятности смерти, – явление патологическое. Вряд ли это может стать предметом реалистического искусства. Как это ни странно, в моменты смертельной опасности воображение людей становится ярким и обостренным: в своем лихорадочном воображении человек может умереть несколько раз. Подчас это и рождает трусов. Человек, умеющий подавлять чувство страха, способен на каждодневное мужество – и в этом я вижу героическое начало».
Это начало, проявляющееся не только в отношении к тем чувствам, которые посещают человека в момент напряжения всех его физических и нравственных сил, но и в каждодневности его существования, его бытового поведения, его отношения, в частности, к женщине (тут Дроздовский и Кузнецов тоже антиподы, Зоя Елагина могла бы это подтвердить), характерно для всех героев, согретых теплом писательского идеала.
4
Но в этом плане роман «Горячий снег» в значительной мере традиционен как для самого Бондарева, так и для советской литературы о Великой Отечественной войне. Традиционно, хотя, несомненно, совершенствуется и мастерство батальной живописи с выстраданным во фронтовые годы умением писателя найти единственно точную деталь. Но тенденции развития романического жанра в конце 60-х – начале 70-х годов не смогли не сказаться и на «Горячем снеге».
В беседе с польским журналистом в 1974 году Ю. Бондарев обратил внимание на то, что «роман о войне стал теперь более философичен, он выявляет ценность жизни, ценность человека там, где бытие становится лицом к лицу с небытием. В смертельных условиях, на грани «быть или не быть», человеческие чувства обостряются до крайности. Мои книги – это оптимистические трагедии. А трагедия – это очищение, в очищении содержится элемент оптимизма».
Но оптимизм должен был иметь под собою какую-то основу: социально-политическую ли, нравственно-философскую ли, эмпирически-житейскую наконец. В тот
